Заберу тебя у отца - Анастасия Бельская

Не понимает. По глазам вижу – не верит подруга в это, хоть и искренне пытается меня понять. Я машу рукой, предлагая закрыть тему, и все оставшееся время в институте постоянно поглядываю на телефон.

В одном Ася неизменно права. Если бы Роб хотел – он бы ответил за все время, что прошло с сообщений. И обманывать саму себя смысла нет, хоть и очень, очень хочется.

Дома я все еще питаю слабые надежды, но, когда часы показывают половину восьмого – пишу последнее сообщение, и разогреваю ужин. К десяти приезжает отец – уставший и в хорошем расположении духа, что редкость в последнее время.

- Ела? – спрашивает он, ставя в микроволновку заказанную еду.

- Ага. Но чай с тобой выпью.

Я хочу поговорить с полковником, пока тот в расположении вести диалог, и вырвать для себя побольше свободы. Поэтому, мысленно репетируя каждое слово, я усаживаюсь за стол, обнимая пальцами горячую пузатую кружку.

- Что нового? – начинаю издалека, пока отец пытается подцепить лапшу собу.

- Да ничего особенного. Работы навалом, но так всегда. Да чтоб тебя, склизкая зараза!

Отец психует, когда не получается съесть ужин нормально, а я посмеиваюсь над его попытками намотать лапшу на вилку.

- Пап, это же легко.

- И ничего смешного, между прочим. Эта привозная еда… Было бы неплохо, научись ты готовить самостоятельно. Поели бы хоть нормально. Знаешь, сколько я не ел домашнего?

Я молчу, не собираясь отвечать, что примерно столько же, сколько и я. С тех пор, как ушла мама. Но не моя ж вина, что я совершенно не интересуюсь готовкой?!

- Вот Рамазану у нас повезло… - вздыхает отец, снова сражаясь с лапшой, а я вострю уши.

- Робу? Почему?

Отец поднимает на меня недовольный взгляд, и откладывает вилку.

- Ну сколько раз повторять – не Робу, а дяде Робу! Что за фамильярность…

- Ладно, ладно, дяде Робу. Так что там с его везением? – поправляюсь я, лишь бы отец продолжил рассказывать.

- Да что, что… Видел сегодня, как ему женщина на работу обед принесла! Три блюда, и все так пахнет, язык проглотишь! Ну какая забота, а – принесла, все горячее, Роб ест – а она сидит, любуется… Не женщина – золото! Не удивлюсь, если скоро всем отделом на свадьбе гульнем!

- На… Свадьбе? – холодея внутри, тупо переспрашиваю я.

- Ага. Такую женщину упускать нельзя, ну да Рамазан не дурак, сам понимает. Тебе бы поучиться такому, а то сама замуж и не выйдешь никогда.

С последними словами отец наставляет на меня вилку, назидательно тыкая ею с остатками лапши. Я же не знаю, куда унять колотящееся сердце, в котором напряжение и ожидание всего дня разом закипели, не давая мыслить адекватно.

- Софа. Соф, ты меня слышишь? – ищет в моих глазах отклика отец, пока я с шумом в ушах поднимаюсь из-за стола, - да что с тобой?!

- А ты меня отпустишь? Замуж-то? – очень тихо переспрашиваю я, и отец сдвигает брови, - или так и будешь на поводке держать, словно собаку?

- Опять ты за свои бредни! Я о тебе забочусь! – вмиг вскипает полковник, и тоже поднимается с места, - неблагодарная! Сперва пусть позовут такую неумеху замуж – а там уж посмотрим!

- А может, я не хочу, чтоб меня звали кухаркой! – кричу я, чувствуя горячую влагу на щеках, и представляя, как какая-то стерва расставляет сейчас еду на кухне Роба, - может, я хочу, чтоб меня полюбили!

- Ну жди, жди, пока полюбят. Только пока ты под моей фамилией и живешь в моем доме – ты будешь уважать мои правила! И на этом заканчиваем, чтоб я больше не слышал об ущемлении твоей свободы! Или хочешь, вспомним Свистунова?!

- Это несправедливо! Я была не виновата!

- Послушала бы меня, и пришла домой вовремя – ничего бы не было! – рявкает уже бордовый отец, и ударяет кулаком по столу, - пошла отсюда! Марш в свою комнату!

Я вылетаю из кухни, где за секунду из простого разговора вылилась ненависть и жгучая обида. Хлопаю дверью своей спальни, взглядом нахожу теплый свитер, и укутываюсь в него, натягивая на голову капюшон. Трясущимися руками беру в руки мобильник – и вижу, что на экране пусто.

Я больше не сдерживаю слез.

Просто ложусь поверх одеяла, сворачиваясь в клубок, и всхлипываю, часто-часто моргая. Не могу остановиться, да и не делаю особых попыток – и никак не могу прогнать из сознания противные мысли о Робе и той, другой.

«Хочу, чтоб ты тоже была только моей».

Так, кажется, он сказал мне, когда мы решили стать любовниками. Разве это не значит, что никого другого ни у него, ни у меня быть не может?! Или ему совершенно наплевать, и я сама придумала больше, чем следовало…

Нам нужно поговорить! Решено – я не истеричная дура, я позвоню и обо всем спрошу у него лично. Только сперва успокоюсь и приведу мысли в порядок – а затем мы поговорим, иначе я сойду с ума от рвущих душу мыслей.

Роб

Звонки среди ночи – всегда к беде.

Я никогда не могу тупо вырубить мобильник, потому что работа требует быть всегда на связи. И просыпаясь от мелодии телефона, часто про себя думаю о задравших рабочих проблемах, которые не могут подождать даже до утра.

Но в этот раз я сплю очень тревожно, а не отрубаюсь едва коснувшись подушки. И когда мобильный оживаю – испытываю непривычную тревогу и нехорошее предчувствие.

- Роберт Борисович? – раздается из трубки холодный женский голос, и, клянусь, каким-то шестым чутьем я уже знаю, что услышу от этого бесчувственного тона, - сожалею, но ваша мать сегодня ночью скончалась. Вам следует приехать по адресу…

Я знаю.

Сто раз видел все эти процедуры. Не единожды был в морге. Научился смотреть спокойно на даже самую отвратительную смерть, и не содрогался уже от любых проявлений жестокости.

Но когда я получаю, будем честны, вполне ожидаемое известие, то сжимаюсь внутри до какого-то комка, застревающего на выходе из горла.

Скупо и комкано я прощаюсь с девушкой, которая регламентировано передает мне все, что должна передать. Аккуратно кладу мобильник, садясь на постели, и тупо смотрю в стену, стараясь взять себя в руки.

Вот и все. Отмучилась старушка – хоть и не была она старой, просто алкоголь и жизненные несчастия сделали свое дело, огрубив лицо глубокими морщинами. Я прикрываю глаза, глубоко дыша через нос, как когда-то научился, чтоб успокаиваться и брать себя в руки.

Мы не были близки, но она моя мать. Единственный родной человек, кто еще был жив на этом свете. Я знал, что такая жизнь ее сгубит, и не обманывался детскими иллюзиями, что когда-нибудь она бросит пить. Но только окончательно потеряв ее ощутил, как обрывается нечто важное, та привязанность и ощущение безопасности, которое дается нам с рождения и идущее от родителей.