Большая книга ужасов – 81 - Мария Некрасова

От одной этой мысли хотелось выть и бежать восвояси. Я наконец поняла, что это за странный забытый запах, размазанный по металлу. Я избегала этого запаха много месяцев: едва заслышав, старалась задержать дыхание или сунуть под нос что-нибудь вонючее. Моя Тварь бежит на этот запах как акула или пиранья, поэтому я запрещала себе его слышать. Я поняла, что это за запах, при чем тут люди и почему здесь их больше нет.

…Этой ванночкой часто пользовались.

Спазм сжал желудок, и на несколько секунд я забыла о своем зверином здоровье. А может, наоборот: у зверя сильнее выражены защитные реакции. Меня вывернуло прямо под ноги, и все посторонние запахи, кроме собственной желчи и кислоты, на несколько секунд исчезли из моей тюрьмы. В эти секунды я была не зверем, способным за одну ночь уничтожить полгорода, а обычным подростком, узнавшим страшную правду. Если так и взрослеют, то я не хочу.

Я долго не могла прокашляться. В голову лезло это разноголосье запахов, в основном детских, оставшихся здесь навсегда. Они не выветрятся. Они в стенах, в полу, в инструментах на этих стенах. Пропавший пацан из училища – это капля в море.

Кое-как я отползла от стены. Даже запах собственной желчи не перебивал этого ужаса. Про Падаль я вообще забыла, и такое бывает. Эти убивают чисто, даже красиво, не оставляя следов и запахов. Не распыляя смерть вокруг, не размазывая по полу, чтобы и годы спустя ее было слышно. Здесь убивала не Падаль. Здесь из каждого угла, с каждого миллиметра струилась своя смерть. Они остались тут, в непроветриваемом бункере, и невозможно было выделить один голос в этом жутком хоре. Особенно пахли инструменты на стенах: металл отлично держит запахи.

Пахло все: стены, пол и низкий потолок видели не одну порцию брызг чужой крови. Прямо там, где я сидела, побывали минимум две девочки. Не зная, куда себя деть, я встала, чтобы меньше касаться пола и стен.

Так и стояла. Я звала деда, но он не отвечал. Ощупала карманы, уже зная, что телефона там нет, не такой дурак этот Андреич, чтобы оставлять мне телефон. И еще я подумала о Кильке.

Да, тот старичок, который болтал с ней… Ведь это и был Андреич, точно! Тогда я видела его издалека и не запомнила, а теперь… Сразу после того разговора Килька отожгла в маршрутке! Ее ввели в транс. Я тогда думала, что это я сама нечаянно заставила ее пересесть на другой автобус. Теперь понимаю, что нет. Установку дал Андреич. И Килька как миленькая по сигналу «передайте за проезд» пересела в автобус. Какой? Не помню, но дальний, загородный, это точно. Он должен был увести ее. Сюда. А я оказалась рядом и выдернула.

…Вот тебе и парадная форма, и пирог из ее сна, и «С днем рождения!». А то осталась бы Килька здесь навсегда струйкой запаха, неуловимой в огромном хоре.

Я шагнула вдоль стены, сбила с гвоздя, кажется, ножовку. Она отпружинила и с оглушительным лязгом и звоном приземлилась на пол. Желудок опять сжался, но обошлось. Надо срочно взять себя в руки.

Вдох, раз-два, выдох.

В ноздри хлынул поток чужих смертей, и меня опять вырвало. Я подумала, что зверь вряд ли будет так реагировать на запахи крови – значит, я не безнадежна. Но тогда мне больше всего хотелось стать безнадежной. Триста шестьдесят семь на сто семьдесят…

Не могу. Черт его знает, зачем конкретно Андреич меня тут запер, почему не разделался со мной сразу, пока была в трансе, но в умении создавать психологический прессинг ему не откажешь. Хорошо: шестьдесят пять на сто три. Шесть тысяч семьсот девяносто пять. Уже неплохо. Пока еще моя голова мне принадлежит.

– Дед! – Все так же глухо.

– Машка! Тетка, дядька! – Этих вообще можно не звать. Мы с ними больше пользуемся традиционными средствами связи, телепатический канал не налажен.

– Килька! – Ну, это я с перепугу. Эх, черт с тобой:

– Антенна!

– Чего не спишь? – Ну хоть кто-то рядом!

– А что, уже ночь?

– Нет. Не бойся, я скоро приду.

– КУДА?!

– К тебе. Спи пока. Спи.

Я даже не сопротивлялась установке: устала, просто устала. Засыпая, вспомнила, где видела этот гараж. Мой друг по переписке, старичок Антенна показывал мне его во время одного или двух сеансов. Это я тогда схватила мысли, мне не предназначенные, как всякий, задерганный частыми телепатическими обращениями. Это были его мысли, его воспоминания, это он!

Все было. Все было так, как он показывал. Теперь я могу это рассказать. Он показывал мне этот гараж и этих детей. И эту ванночку на стене: выберусь – до конца дней она мне будет сниться. Показывал. Не нарочно, а так, протечка в секретном канале. Я подумала, что он смотрел документалку про маньяка. Он же сам перехватил и извинился: мол, нельзя ему, старому, на ночь смотреть ужастики. Нет, это была не документалка. То есть фильм такой тоже есть.

Фильм про маньяка, которым пугали мою тетку в детстве, чтобы далеко гулять не уходила. Я много читала и смотрела про странных людей – и его не могла обойти. На его счету куча народу. За его преступления расстреляны двое или трое, его самого все не могли поймать, ведь он талантливый гипнотизер. Очень талантливый, мне такой никогда не стать. Это как Пушкин или Моцарт в области гипноза. Все думали, что он давно казнен и его имя осталось в учебниках и перестало появляться на страницах криминальной хроники. Но сейчас он где-то рядом. Я с ним в поезде ехала. Выходит, и в последний раз казнили не того.

Я опустилась на пол, уже с закрытыми глазами, и опять подумала, какой же он сильный гипнотизер. Уже сквозь сон услышала голос деда: «Ты помнишь, что у Падали бывают слуги? Вроде воровских наводчиков. Они приводят им жертвы, в надежде когда-нибудь дослужиться и получить вечную жизнь». Вечная жизнь для Антенны, для Андреича, для хозяина этого гаража… А иначе откуда у него здесь Падаль и почему она его не жрет?

…И эти спящие проводницы, и спящий машинист, и нападение Падали на поезд…

* * *

Я видела сон. Серая вода внизу, серый асфальт пристани, белый борт корабля. Мы причаливаем. Возвращаемся домой после нескольких месяцев отсутствия. Я бросаю канат. У меня красные обветренные руки с обломанными ногтями и выступающими голубыми венами. На правой – кольцо.

На берегу меня встречает Фиалка-младшая. Одна. Старший умотал на какие-то сборы: то ли спортивные, то ли военные, он их не считает, а я тем более. А я думаю: хорошо, что его нет. Мне перед ним чертовски стыдно, только вот не помню за что.

Ах да: я человек! Смешно звучит, а стыдно. Девять лет поста уже давно прошли, скоро еще столько же будет с того дня, как я стала человеком, а мне все еще стыдно. Рядом с Фиалкой-военным я чувствую себя дезертиром. Дезертиром, променявшим звериную силу на сомнительную спокойную жизнь.

Да какое там спокойную! Я больше не могу слышать запах Падали, заведомо зная, что она никуда не делась и может быть совсем рядом, только я не вижу. Я слаба, и часто болею, и больше не смогу никого защитить. Я даже мыслей чужих больше не слышу! Чувствую себя инвалидом из-за собственной глупости.