Черный передел - Алла Бегунова

– Премного благодарны, ваше благородие, – поклонился Досифей.

– Молодец! – четко, с правильным ударением выговорил по-русски австриец и похлопал его по плечу.

Тем временем Николай и второй кучер Семен выкатили из каретного сарая барский экипаж. Не очень большой, всего двухместный, он имел рессоры, дверцы с квадратными окнами, еще одно продолговатое окно на передней стенке, слегка покатую крышу, обитую толстой кожей, четыре фонаря по углам. Это довольно элегантное изделие английского мастера Тимоти Джонса, работавшего в Петербурге, Анастасия приобрела недавно, перед поездкой в Вену, на деньги, выданные секретной канцелярией. Именно такой экипаж, совсем не роскошный, но удобный и добротный, могла иметь по представлениям Турчанинова, вдова майора австрийской легкой кавалерии пани Амалия Цецерская.

Один из маленьких сундуков, украшенный латунными полосками и фигурными наугольниками, требовалось укрепить в центре крыши экипажа при помощи специальных ремней с пряжками. Они продевались в отверстия, проделанные в широких деревянных планках, набитых но бокам крыши. Для этого Николай взобрался наверх и долго возился, отпуская вслух едкие замечания о сундуках, ремнях и экипажах, изготовленных инородцами «без царя в голове». Когда он затянул все ремни и застегнул все пряжки, собираясь спрыгнуть на землю, из дома вышла Глафира. Она несла высокую цилиндрическую картонную коробу для дамских шляп.

– Закончил? – спросила она у сына. – А это укладывать там кто будет?

– X… в пальто! – дерзко ответил ей раздосадованный Николай.

– Задницу сейчас надеру, матершинник! – горничная погрозила ему кулаком и передала коробку, которую тот принял с крайней неохотой.

– Что он сказаль? – молодой математик обратился к Мещерскому. – Вовсе я ничего не понимайт.

– Да так, – адъютант усмехнулся. – Непереводимая игра слов…

Тут ворота распахнулись, и целый военный отряд остановился на пороге. Два армейских полуфурка, выкрашенные, однако, вместо уставного зеленого в партикулярный темно-лиловый цвет, телега с высокими бортами, затянутая сверху мешковиной, девять кирасир в епанчах и треуголках, верхом на рослых лошадях одной масти – караковой – захотели все вместе въехать на узкий двор.

– Куда?! – заорал секунд-ротмистр, видя, что сейчас произойдет столкновение. – Осади назад!

– Слухаюсь, ваш-бродь! – таким же диким голосом радостно ответил ему сержант Чернозуб, поднял своего коня на дыбы и, лихо развернув его к солдатам, скомандовал:

– Почекай, хлопцы! Будемо рухатысь, но тильки опосля…

И все это потом приснилось Анастасии.

На перине, уложенной на широкое сиденье в экипаже, с подушкой под головой, укрывшись теплой заячьей шубой, она расслабленно смотрела в окно. Бескрайние белые поля расстилались там, огромные разлапистые ели, до верхушек усыпанные снегом, подступали к самой дороге, бревенчатые избы деревень, хотя и редко, но чернели вдоль обочины. Московский тракт за зиму укатали отлично.

Не рыхлые сугробы, но плотное, почти ледяное полотно летело под копыта лошадей. Шли они легко, и по большей части, – рысью. Экипаж, мягко покачиваясь на рессорах, как будто бы плыл в морозном мартовском воздухе.

Аржанова иногда закрывала глаза и погружалась в дремоту. Тогда размытые, неясные образы возникали в ее сознании. Собственные ее слова, думы, переживания, связанные с ними, возвращались к ней, однако в каком-то новом качестве. Бешеное коловращение столичного города, захватавшее ее в январе и феврале, ослабевало, уходило прочь. Она могла уже более спокойно окидывать мысленным взором события петербургской жизни, взвешивать их значимость для себя, искать связь причин и следствий, делать выводы.

Первым в этой череде воспоминаний являлся к ней Отто Дорфштаттер. Он провожал экспедицию до последней городской заставы. Остановившись у шлагбаума с полосатой будкой, они открыли бутылку шампанского. Искрящийся напиток пролился в три подставленных бокала: для надворного советника, для секунд-ротмистра, для вдовы подполковника Ширванского пехотного полка. Они выпили за успех предприятия, за благополучное возвращение, за дружбу и любовь.

Низко склонившись, молодой математик поцеловал ей руку. Под неярким утренним солнцем блеснули круглые стекла его очков. Однако выражения взгляда его голубых глаз за ними она не различила. Действительно печалился ли он о расставании, действительно ли задумывался о далекой встрече?

Турчанинов сказал Аржановой, что «ПЕРЕБЕЖЧИК» заслуживает большего внимания с ее стороны и что игнорировать чувства австрийца теперь нельзя. Да, он был целью одной из операций. Но смелыми поступками за два последних месяца он завоевал право стать полноценным участником той новой игры, что ныне затевала секретная канцелярия.

«Пожалуйста, сколько угодно! – думала Анастасия и поворачивала голову, пытаясь в глубине соснового бора, уходящего от дороги вдаль, найти светлую просеку. – Он и в Вене своей прекрасной не розы в оранжерее выращивал, а вскрывал чужие письма. Волчья служба, она везде одинакова. Если шкура приросла к плечам, то особей, нечаянно отбившихся от стаи, непременно потянет обратно…»

Бор с деревьями поистине сказочной высоты темнел рядом, точно крепостная стена таинственного города. Наверное, там могли бы жить персонажи, подобные Бабе-Яге, любительнице полетов в ступе, Лешему, лукавому управителю лесного царства, черту Анчутке, который заводит несчастных путников в болото. Наши предки в своих сказаниях наделяли их сверхъестественной силой. Впрочем, в России небывалую силу также давала власть, особенно – ничем не ограниченная. Она порою и обычных людей превращала в кикимор.

Переменчивая судьба свела Анастасию кое с кем из тех, кто пребывал на вершине власти. Наполовину по праву рождения, наполовину по воле Его Величества Случая занимала трон Екатерина Алексеевна. Но царской роли она соответствовала абсолютно, в этом Аржанова не сомневалась. Не слова, не чужое мнение, питали это ее убеждение, но ощущения, почти физические. С первой встречи в Зимнем дворце она поддалась необъяснимому магнетическому влиянию государыни.

Теперь молодая женщина узнала, что великолепный ее возлюбленный, блистательный губернатор Новороссийской и Азовской губерний, тоже находится в этом поле притяжения. Потемкин, как и она сама, дышал тем же волшебным воздухом, питался той же энергией никогда не заходящего солнца. Мысль об этом почему-то не давала ей покоя. Похоже, – ревность – черный цветок без листьев, колючий, словно кактус, – уже пускал ростки в ее сердце.

Но кого она ревновала?

Венценосную особу, мудрую правительницу громадной империи, что в постели со светлейшим, конечно же, становилась обыкновенной, слабой женщиной, жаждавшей его горячих ласк? Или, может быть, Григория Александровича, о чьих умопомрачительных романах со светскими дамами и простолюдинками с удовольствием судачили сплетники по всей России? Видимо, правда состояла в том, что они оба – и царица, и князь Потемкин – были невероятно дороги ей. Она их любила.