Записки еврея - Григорий Исаакович Богров

— Сомнѣваюсь, слушалась ли, она и въ другихъ городахъ, осмѣлился робко замѣтить одинъ еврейскій факторъ, слывшій вольнодумцемъ.

— Какъ же ты смѣешь сомнѣваться, поганецъ? Это очевидно. На наше несчастье попались, какъ нарочно, и коганъ пьяница, и солдатъ пьяница. Попадись другіе, мы, конечно, давно были бы свободны отъ нашего горя.

— Если цадикъ видитъ все то, что происходитъ на землѣ и небѣ, какъ увѣряютъ хасидимы, то какъ же онъ не видѣлъ, кого выбираютъ? какъ же онъ выбралъ такихъ пьяницъ, испортившихъ все дѣло?

— Не думаешь ли ты, что цадикъ и въ кабаки станетъ заглядывать?

— Не знаю. Сомнѣваюсь, впрочемъ, чтобы цадикъ былъ сильнѣе холеры.

— Сильнѣе, сильнѣе. Увидишь самъ, что рано или поздно, а холера уйдетъ отсюда.

— Уидетъ-то уйдетъ, но когда она уйдетъ?

Цадику ничего не оставалось дѣлать для возстановленія своей репутаціи, какъ прибѣгнуть къ новому эксперименту. Онъ приказалъ отыскать двухъ бѣдныхъ сиротокъ, мальчика и дѣвушку, и обвѣнчать ихъ на кладбищѣ. Подобную драгоцѣнность въ еврейскихъ обществахъ никогда не трудно отыскать. Вѣнчаніе назначено было въ пятницу, съ самаго ранняго утра; евреи, еврейки, старъ и малъ, стекались со всѣхъ сторонъ, къ мѣсту таинственнаго церемоніала. На кладбищѣ служилось молебствіе и пѣлись псалмы, а къ обѣденному времени привели жениха и невѣсту, великолѣпно разодѣтыхъ въ чужія платья. Ихъ обвѣнчалъ подъ балдахиномъ самъ цадикъ. Затѣмъ произнесъ онъ одну изъ своихъ кудрявыхъ проповѣдей.

— Братья! воскликнулъ онъ, по окончаніи всѣхъ церемоній — поздравляю васъ, холеры нѣтъ, холеры нѣтъ, холеры нѣтъ! Возрадуемся и возликуемъ. Пейте, ѣшьте, и спокойно встрѣчайте наступающій день субботній[45].

Пошелъ пиръ горой. Не откладывая въ длинный ящикъ, вѣрующіе евреи, предводительствуемые самымъ цадикомъ и хасидимами, принялись тутъ же, на кладбищѣ, за припасенную сивуху, и хватили сразу чрезъ край. Новобрачныхъ, съ тріумфомъ, въ сопровожденіи оркестра, повели въ назначенную для нихъ временную квартиру. Громадная толпа евреевъ, развеселившаяся и отъ водки, и отъ увѣренности въ избавленіи отъ эпидеміи, распѣвала заунывныя пѣсни. На каждомъ шагу встрѣчались погребальныя процессіи и русскихъ и евреевъ. Странно было видѣть однихъ, несущихъ свою горькую скорбь на кладбище, а другихъ, вынесшихъ оттуда же дикую радость. По субботамъ смертныхъ случаевъ вообще бывало больше, чѣмъ въ будни; евреи по субботамъ не готовятъ обѣда, а ѣдятъ то, что приготовлено отъ пятницы: понятно, что несвѣжая пища вредно дѣйствовала на этихъ бѣдняковъ. Но въ эту субботу, въ которую большая часть вѣрующихъ въ цадика евреевъ отбросила всякую умѣренность въ пищѣ и питьѣ, смертность увеличилась въ десять разъ больше. Поднялся такой гвалтъ въ еврейскихъ кварталахъ, что взволновалъ всѣхъ жителей города.

Чудеса цадика не возимѣли дѣйствія. И онъ, вѣроятно, прибѣгнулъ бы къ новымъ опытамъ, еслибы не помѣшала административная власть. Нѣкоторые изъ врачей донесли начальнику губерніи о страшномъ вредѣ, причиняемомъ цадикомъ народонаселенію. Начальникъ губерніи командировалъ своего чиновника особыхъ порученій. Нежданно-негаданно, оцѣпили квартиру цадика солдатами, обыскали его, наличныя деньги вручили городничему на вѣчное храненіе, а самого чудотвора схватили и сдали въ этапную команду.

На другой день отправлялся этапъ. Вокругъ полиціи проходу не было отъ толпы евреевъ, глазѣвшихъ съ самаго утра на врата полиціи, которыя должны разверзтись предъ цадикомъ-мученикомъ. Когда цадика, скованнаго вмѣстѣ съ какимъ-то бродягой, вывели изъ полицейскаго двора, одинъ факторъ, у котораго въ предыдущую ночь холера уложила жену, съ ядовитой улыбкою приблизился къ арестанту и насмѣшливо спросилъ:

— Раби! кто сильнѣе, холера или цадикъ?

— Квартальный! отвѣтилъ цадикъ, поднявъ глаза къ небу. Онъ еще что-то сказалъ, но бой барабановъ не далъ разслушать его слова.

VIII. Баголесъ (смуты)

Предсказаніе несчастнаго цадика сбылось: холерный періодъ миновалъ, потому что долженъ же онъ былъ когда-нибудь миновать. Жизнь города Л., мало по малу, начала вступать опять въ свою обыкновенную колею. Во все время продолженія эпидеміи мелочныя житейскія заботы притихли и уступили мѣсто всесильному инстинкту самосохраненія; всякій цѣпко хватался за самую жизнь, забывая о ея мелочныхъ ежеминутныхъ запросахъ, превращающихъ жалкое существованіе бѣдняка въ невыносимую каторгу. Съ минованіемъ главной опасности, опять вступили на сцену суета, бѣготня и гоньба за грошами; опять закружился еврейскій людъ въ вихрѣ мелочныхъ заработковъ и копѣечной торговли; опять закружились и наши ученическія головы отъ талмудейской вычурной премудрости. Пока жизнь каждаго висѣла на волоскѣ, никто глубоко не чувствовалъ опустошенія, произведеннаго холерою, но когда успокоилось собственное я, тогда всякій, потерпѣвшій въ этотъ несчастный періодъ какое-нибудь крушеніе, живо почувствовалъ всю глубину своей потери. Въ одномъ семействѣ не досчитывались отца или матери, или того и другой, въ другомъ недоставало братьевъ и сестръ, въ нѣкоторыхъ семействахъ исчезли супруги, родственники, друзья и знакомые. Вездѣ раздавался плачъ, вездѣ слышались вздохи, вездѣ воцарилась глубокая грусть и уныніе.

Еврейская община часто сходилась въ синагогу. Обсуждались вопросы, какъ помочь семействамъ, лишившимся опоры, какъ обезпечить сотни сиротъ отъ голодной смерти. Еврейская община города Л. состояла большею частію изъ бѣдняковъ и голышей, но, несмотря на это, бѣдняки дѣлились послѣднимъ грошомъ, послѣдней коркой хлѣба съ тѣми, которые были еще бѣднѣе, еще безпомощнѣе. Подобные примѣры братства и самопожертвованія повторяются сплошь да рядомъ въ еврейскихъ обществахъ до сихъ поръ. Вотъ за что нельзя еврею не л. битъ и не уважать своей націи. За эту великую черту добродѣтели и человѣколюбія да простится ей многое.

Чрезъ городъ Л. въ это печальное время проѣзжалъ еврей-подрядчикъ. О его богатствѣ гремѣлъ весь еврейскій міръ; его кошельку придавались какіе-то баснословные размѣры, а потому много разсчитывалось на его щедроту. Депутація общества представилась ему и умолила остаться дня на два для того, чтобы въ качествѣ умнаго и опытнаго предсѣдателя руководить окончательными засѣданіями, назначенными для обезпеченія существованія неимущихъ. На его умъ, положимъ, никто не разсчитывалъ, да въ немъ и не нуждались особенно; нуженъ былъ его предполагаемо-объемистый бумажникъ. Чванливый подрядчикъ попался на эту удочку и принялъ на себя санъ предсѣдателя засѣданій, не взирая на то, что, по его словамъ, всякая минута для него была дорога, что его призывали срочныя дѣла. Засѣданіе было назначено на другой день утромъ, въ большой синагогѣ, о чемъ немедленно и было сообщено всѣмъ, кому о семъ вѣдать надлежитъ. О предстоящемъ событіи узналъ, конечно, весь городъ.

Учитель мой былъ нетолько однимъ изъ дѣятелей, но даже однимъ изъ краснорѣчивѣйшихъ членовъ депутаціи. Ко дню предстоящаго засѣданія мы, ученики, были распущены на цѣлый день. Въ синагогу валило народу видимо-невидимо. Втиснулся и я туда, и забрался на самое удобное мѣстечко, вблизи эстрады, вцѣпившись за ея рѣшотку, и съ стоическимъ терпѣніемъ выдерживая натискъ и толчки взрослыхъ, желавшихъ