Логово - Джеймс Герберт

— Надо было мне ей помочь, а я совсем расклеилась.

— Ничего. Ей там Уилл помогает. Они справятся. А вы как, все еще плохо?

— Да нет, в порядке. Просто шок. Понимаете, домоправительница викария прибежала в Центр, бедняжка, она совсем растерялась, не знала, что ей делать после того, как ей сообщили о могиле. Я сама пошла туда проверить. Это было так...

Дженни опустила голову, стараясь сдержать слезы, она уже наплакалась за день.

Пендер чувствовал себя неловко. Ему хотелось обнять девушку, как утром, но он не знал, понравится ли ей это. То она кажется холодной, отчужденной, то вдруг раскрывается и словно сама идет на контакт. Дженни подняла голову, постаравшись отогнать от себя дурные мысли.

— Хотите кофе? Вы, наверно, смертельно устали? Он ухмыльнулся.

— Я бы не отказался и от чего-нибудь покрепче, хотя кофе тоже сойдет.

— А если и то, и другое? Мы с Джен всегда держим бутылку шотландского виски, если вдруг захочется пооткровенничать и поплакать.

— Вы прелесть.

— Усаживайтесь и постарайтесь расслабиться, пока я все приготовлю. — Она показала ему на единственное в комнате кресло, и он погрузился в него, испытывая ни с чем не сравнимое облегчение, когда закрыл глаза и положил голову на спинку. Учительница исчезла в соседней комнате, прихватив с собой электрический чайник, и он услышал, как она пустила воду. — Одну минуту, — крикнула она.

— Хоть две, — ответил Пендер.

Вскоре у него в руке уже была приличная порция виски, а Дженни сыпала кофе и наливала кипящую воду в две готовые все вытерпеть кружки.

— Покрепче и один кусочек сахара, — сказал он. Она поставила дымящуюся кружку у его ног и села на кровать, не спуская с него глаз. Пендер глотнул виски и изучающе взглянул на нее, радуясь тому, как хороши ее ноги в туго обтягивающих джинсах. Очень хороши, если глаза его не обманывают. Вместо широкого кардигана на ней сейчас была мужская рубашка, не по-мужски оттопыривающаяся на груди. Но больше всего ему нравилось ее лицо. Нежное и в то же время решительное. И глаза. Карие, безмятежные и проницательные, как будто она читала чужие мысли.

— Лук, извините меня за вчерашнее, — сказала она.

— За вчерашнее?

— Ну, на совещании. Наверно, вам показалось, что я во всем обвиняю вас. В том, что случилось или не случилось. Мне так надоели люди, которые не хотят брать на себя ответственность, которым нравится говорить, говорить, говорить и ничего не делать. Мне жаль, но я подумала, что вы такой же.

— Что же изменило ваше мнение? Если оно изменилось, конечно.

— Я стала думать. Вы сделали все что могли, а они просто не желали ничего слышать.

— Сейчас они слушают.

— Да, но чего это стоило.

— Дженни, так устроен мир. Вы сойдете с ума от постоянного разочарования, если не научитесь принимать его таким, каков он есть. Можете даже не принимать, но понимать его вы должны научиться. Есть, правда, другие способы противостоять ему, назовите их, как хотите: апатия, отчуждение, самозащита, — я зову это страхом. Суть в том, чтобы не допускать его до себя.

— Вам удается?

Он улыбнулся.

— Я стараюсь.

Она заглянула ему в глаза.

— Лук, что будет?

Сначала он решил, что она спрашивает о нем и о себе, о том, что их явно влечет друг к другу, а потом подумал, что, может, она вовсе ничего не чувствует, а это только его тянет к ней.

— Вы о крысах?

Она кивнула, но по тому, как она помедлила с ответом, он понял, что она прочитала его мысли. Тогда он принялся детально объяснять ей, чем они займутся на следующий день с самого утра и будут заниматься, пока все крысы не будут уничтожены.

— Нас в Центре тоже возьмут? — спросила она, когда он замолчал.

— Боюсь, да. Нам понадобятся все, кто знает лес. Не расстраивайтесь, никакая опасность вам не грозит.

— Я не расстраиваюсь. Я все равно собиралась остаться и помогать всем, чем могу, хотя бы подавать чай. Ужасно думать, что они заняли лес. Понимаете? Чудовища, все разрушающие, как нарост на живой природе. Из-за них лес кажется... нечистым. Лук, они мне отвратительны.

Пендер отхлебывал свой кофе. Виски уже согрело ему горло.

— Дженни, как вы оказались в Центре? Здесь какая-то странная, почти затворническая жизнь.

— Да нет. Не совсем. Я люблю свою работу, и нельзя быть ближе к природе, чем здесь, не сказав «прощай» цивилизации. С детьми работать одно удовольствие. Сотрудники один другого лучше, и мы все работаем как бы сообща.

— И Вик Уиттейкер?

На секунду ее взгляд вновь стал отчужденным.

— А что он?

— О, мне показалось... Показалось, что он влюблен в вас.

— Влюблен. И это очень глупо. У него есть жена, правда, они живут отдельно. И дети. — У нее потеплел голос. — Он думает, будто любит меня, но половина его души остается с семьей. Иногда мне кажется, что он здесь работает, чтобы доказать свою независимость, но, надеюсь, он скоро поймет, что ошибается.

— А вы? Как вы относитесь к нему?

Он почти ждал, что Дженни одернет его, но она лишь печально улыбнулась и стала смотреть на свои руки.

— Я не хочу, чтобы меня использовали в подобной ситуации. На сей раз не хочу.

«Вот, — подумал он, — в чем ответ». Наверное, у нее уже был роман и она была здорово унижена. Понятно, откуда эта отчужденность и холодность, за которой она хочет спрятаться. Центр — это ее убежище, сюда она сбежала, как в монастырь, только без аскезы и молитв. Однако она не совсем отреклась от внешнего мира. Интересно, долго еще она пробудет тут?

— А вы, Лук? — спросила она. — Почему вы не женаты?

— Слишком люблю свою работу.

— Вы ненавидите свою работу.

Он удивился.

— Почему вы этим занимаетесь, Лук? Почему крысами?

— Я же сказал вчера. Мне хорошо платят.

Она покачала головой.

— Нет, неправда. Есть какая-то другая причина.

Он допил кофе и поставил кружку на пол.

— Думаю, мне пора идти. Завтра рано вставать... — Он взглянул на часы. — Уже сегодня.

Она тоже встала.

— Мне жаль, что я сказала. — Она придвинулась ближе к нему. — Правда.

Он улыбнулся ей.

— Я это начал. Так что получил, что хотел.

— Мы увидимся завтра?

— Конечно. Я буду очень занят, но так как вы, Дженни, тоже участвуете в операции, то мы будем работать вместе.

Ему захотелось поцеловать ее, но он чего-то — странно — испугался. В последний раз это было с ним лет в пятнадцать на первом свидании. Он понимал, что ведет себя глупо, и не мог ничего поделать. Он боялся, что его поцелуй будет отвергнут, и еще долго так простоял бы, изображая наивного дурака, страшась протянуть руку, если бы она сама его не поцеловала.