Преферанс на Москалевке - Ирина Потанина

– Дочь! – хмыкнул Морской. – Ты, похоже, чрезмерно против глажки!

Галина же восприняла историю серьезно:

– Другого я искать не собираюсь, – твердо сказала она, собирая тарелки со стола. – Но и с Алешей кончено навек.

Морской переместился к умывальнику.

– Ого! – Ларочка сегодня явно была в ударе. – Папа Морской, я и не знала, что ты умеешь мыть посуду! Думала, обычно за тебя это делают твои многочисленные подруги и жены…

– Многочисленные? – Морской почти вспылил, но решил, что поговорит о правилах приличия с Ларисой позже и наедине. Пока же нужно было отшутиться. – Вас, дочь, смотрю, не слишком учат в школе. Считаешь словно первобытный человек: один, два, много… Три жены – это не такое уж запредельное число.

– Три? – удивленно переспросила Галочка. – Разве вы из Азии? Или с Кавказа? – но тут же спохватилась: – Нет, конечно. Это я по глупости спросила, не обращайте внимания. – Тем не менее, внимание уже было обращено, и Галочке пришлось объясниться: – Мои родители живут в Казахстане. В Азии много странных народных традиций, которые давно бы должны были упраздниться, но нет. Например, многоженство. С ним, конечно, борются. Даже в законе есть пункт о лишении свободы. Но там же предусмотрена лазейка – на браки, заключенные до принятия закона, то есть до 1926 года, закон не распространяется. И вот, представьте, живет себе руководящий работник. На деле прогрессивный, правильный, а в доме – три жены. Он, конечно, за свой партбилет боится, старается семейные обстоятельства не афишировать. Младшую жену сестрой зовет, среднюю – домашней работницей. Но на всех трех он когда-то женился по религиозному обряду, и все равно все про это знают. Я, услышав, возмутилась. Такое варварство, говорю! А мама объяснила, что люди разные бывают, и, раз так заведено и все в целом по закону, к тому же все счастливы, – то не нам эти вещи осуждать. У меня очень мудрая мама. И правильная. Я так радуюсь, когда она приезжает.

– Экзотика! – пространно протянул Морской, то ли о мусульманских традициях, то ли о лазейке в законе, то ли о мудрых мамах и Галочкиных познаниях. – Так ты, Галочка, еще и путешественница?

– Нет-нет, что вы. Просто мама иногда приезжает, рассказывает всякое. Сама я у них в Казахстане была только один раз, в свои семь лет. Так сложилось, что, когда я была маленькой, отца отправили служить в Азию. Взять с собой жену разрешили, а ребенка – нет. И правильно – там в части ведь ни детского сада не было, ни специального питания, ни условий хоть каких-то. В общем, мне от отцовской работы выделили место в интернате. И тут запротестовал дедушка. Он как раз к тому времени остался один – бабушка заболела и скончалась. Дедушка сказал, что один оставаться не намерен и раз дети уезжают, а бабушки больше нет, то требует отдать ему для развлечения хотя бы внучку, – не прерывая рассказ, Галина принялась вытирать посуду. – Меня и отдали. Через два года, когда у родителей все более или менее наладилось, мы снова попытались жить вместе, но дедушка так избаловал меня за это время, что ни мама, ни садиковские воспитательницы не справлялись. К тому же я скучала по деду. Уходила из дома, пыталась слать телеграммы в Харьков с почтамта и даже один раз пробралась в кабинет папиного начальника, чтобы позвонить по междугородке. Ничего не получилось, конечно, но скандал был ужасный. В общем, на семейном совете меня решили вернуть в Харьков. И с тех пор все со всеми дружат и все счастливы.

Как ни старался, Морской не смог удержаться от аналогий. Его последняя жена, Ирина, тоже была брошена – да-да, будем называть вещи своими именами, именно брошена – в детстве родителями. Даже узнав, что все это было ужасным стечением обстоятельств, Ирина никогда так до конца и не оправилась от душевной травмы и всегда казалась человеком трагичной судьбы, из последних сил мужественно сражающимся с непосильными обстоятельствами. Галина же говорила о себе с непринужденной легкостью, о родителях и деде – с неподдельным теплом. В ее рассказах жизнь превращалась в увлекательное приключение, где, разумеется, бывает всякое, и совершенно естественно, что родители, не имея условий на новом месте, готовы отдать ребенка в интернат, а какой-то партийный хмырь держит дома младшую жену… Причем Галина вовсе не казалась глупой. Легкой – да, но не легкомысленной. Обидчивой и легко отходящей – да, но не трагично и глубоко обиженной на весь мир. Готовой смириться с неудачами (просто, чтобы не ныть попусту, а вовсе не от отчаяния) и искать другой, наверняка намного более волшебный, путь. Эх… Если бы Ирине хоть каплю Галочкиного оптимизма, возможно, все у них с Морским сложилось бы иначе. Расставшись шесть лет назад (они бы все равно расстались, ведь у Ирины возникли планы на большое будущее и она уехала в Киев, хоть и понимала, что Морской поехать с ней не может), бывшие супруги, может, тоже больше бы не общались, но хоть вспоминали бы друг о друге без вечной ноющей боли где-то в районе сердца.

– Мне пора бежать! – внезапно спохватилась Ларочка. – Забыла, что еще и нулевой урок сегодня! Вот я балда!

– Точно подмечено! – вздохнул Морской вслед дочери и, извиняясь, глянул на Галину. – Прошу прощения за эти семейные дрязги. У Лары, как я понимаю, сложный возраст, но это скоро пройдет. У меня – сложный характер, и это, боюсь, навечно. Но мы на самом деле друг друга очень любим.

– Вам не за что извиняться! – горячо запротестовала Галина. – У вас с Ларисой такие чудесные отношения!

– А про трех жен, – Морской все же продолжил объясняться, – нелепо прозвучало, да? У меня действительно было три брака, но, разумеется, не одновременно. И все счастливые. В каждом было что-то особенное и каждый завершился по обоюдному согласию сторон, без каких-либо эксцессов. С Ларочкиной мамой нас объединяла (и объединяет по сей день) крепкая дружба, со второй женой связывали бытовые обстоятельства, с третьей была… были…

– Вы не обязаны рассказывать, – тихонько подсказала Галина.

– Ну, в общем, много чего было, – быстро выкрутился Морской. – Я это все к тому, что Лариса, не подумав, выставила меня эдаким Дон Жуаном, но все совсем не так. Всем мил не будешь, но мне бы очень не хотелось, чтобы именно у такого волшебного человека, как ты, сложилось обо мне превратное мнение…

Про упомянутых дочерью «многочисленных подруг» Морской решил не вспоминать.

* * *

Столько преступлений против совести, как сегодня, Света не совершила, пожалуй, за всю свою предыдущую жизнь.

Во-первых, она отвела Вовку в садик. И даже не стала всматриваться в лица тамошних сотрудниц, чтобы понять, доложили уже в детсад об аресте Коли или нет. Попросту понадеялась, что воспитательница и няня, узнав что-то эдакое про отца, никогда не станут демонстрировать свое возмущение при ребенке.

Во-вторых, взвалила на Валентину Семеновну множество хлопот: навести справки о том, что и как можно передать Коле, разобраться, в какой очереди нужно стоять и когда ее занимать, узнать, на чье имя и кто должен писать жалобы о несправедливости ареста, и самое сложное – позвонить Свете на работу. То есть это Валентина Семеновна, бодро утверждавшая, что с тюремной очередью уже сроднилась и легко там во всем разберется, считала самым пугающим заданием – позвонить.