Золото короля - Артуро Перес-Реверте

— Не всегда вдохновение черпаешь у Сенеки и Тацита, — сказал он, поправляя очки.

Никасио наверняка предупредили, что среди зрителей будут их величества, ибо когда его верхом на муле в саване смертника вывезли из ворот тюрьмы, он умудрился связанными спереди руками закрутить усы, а потом еще и помахать приветственно публике на балконах. Удалец наш был чисто умыт, гладко причесан, свеж и бодр, а о вчерашнем бдении напоминали только слегка воспаленные белки глаз. По дороге к эшафоту он, замечая знакомого, раскланивался с ним столь церемонно, словно направлялся на загородную увеселительную прогулку — на пикник, сказали бы нехристи-англичане. Держался, одним словом, до того достойно и молодцевато, что, глядя на него, с досады, что такого человека сейчас казнят, самому хотелось удавиться.

У гарроты дожидался палач. Зрители не могли не отдать должное мужеству и хорошим манерам Никасио, который с полнейшим самообладанием начал взбираться на помост, а когда так и не починенная ступенька заходила у него под ногой ходуном, удостоил судейского, ошивавшегося тут же, сурового взгляда. Вскинув руки, приветствовал он товарищей и Марикиску, под присмотром десятка головорезов занимавшую почетное и удобное место в первом ряду, успевавшую и плакать навзрыд, и при этом еще без умолку восхищаться тем, как красиво свершает ее избранник уготованный ему путь. Потом послушал немного давешнего августинца, важно наклоняя голову всякий раз, когда тот произносил что-нибудь уместное или толковое. Когда же палач начал проявлять нетерпение, сказал ему:

— Не суетитесь, ваша милость, поспеете — не конец света, и мавры не высадились.

Потом от доски до доски, твердым голосом и ни разу не сбившись, прочел «Верую», ловко приложился к распятию и попросил палача, чтоб, вящего благообразия ради, вытер ему слюни, сразу же как потекут, а колпак не натянул, избави бог, криво. Когда же палач по обычаю произнес:

— Простите меня, брат мой, я всего лишь исполняю свой долг, — ответил, что прощает всех и каждого, отсюда и до самой Лимы, но если этот самый Долг исполнит он не как должно, то на том свете будет с него взыскано полной мерой и без снисхождения. Потом уселся, а когда надевали ему ошейник гарроты, не моргал и не гримасничал, и вид имел даже отчасти скучающий. В последний раз закрутил усы и при втором повороте винта остался до того безмятежен и спокоен, что лучше и не бывает. Казалось, он просто глубоко задумался.

Прибыл флот, и вот Севилья, Испания и вся Европа собрались с толком распорядиться потоками золота и серебра, готовыми хлынуть из его трюмов. Сопровождаемый от Азорских островов нашей океанской эскадрой, огромный «флот Индий», весь горизонт заполнивший своими парусами, начал входить в устье Гвадалквивира, и первые галеоны, нагруженные товарами и сокровищами так, что едва не черпали воду бортами, бросили якоря на рейде Санлукара или в бухте Кадиса. В соборах служили благодарственные молебны, вознося хвалу Господу за избавление от штормов, пиратов и англичан. Арматоры и купцы подсчитывали грядущие барыши, торговцы ставили лотки и палатки для новых товаров и хлопотали об их доставке, банкиры готовили векселя и переводные письма, а кредиторы короля — фактуры и счета, надеясь на скорое их погашение, и таможенники потирали руки в предвкушении. Весь город принарядился и украсился: оживилась торговля, на Монетном Дворе разводили огонь под тиглями, чтобы плавить слитки и штамповать реалы и эскудо, чистились склады и хранилища в башнях Золота и Серебра, на набережной Ареналь не протолкнуться было от тех, кто занимался делом или просто пришел поглазеть на суматоху, а чернокожие рабы и неволъники-мориски приводили в порядок молы и причалы. Подметали и мыли мостовые у дверей частных домов и лавок, прибирались постоялые дворы, таверны и бордели, и все обитатели Севильи — от надменного аристократа до самого убогого нищего и последней уличной потаскухи — ликовали, надеясь что-нибудь да урвать от сокровищ.

— Повезло, — молвил граф де Гуадальмедина, поглядев на небо. — В Санлукаре будет хорошая погода.

Перед тем как отправиться нам выполнять поручение — со счетоводом Ольямедильей должны мы были встретиться ровно в шесть на плавучем мосту, — Кеведо и граф решили устроить капитану проводы. И мы сошлись в маленьком кабачке, прилепившемся к стене дока и выстроенном из досок и парусины, взятых с ближней свалки. Под навесом на свежем воздухе стояли несколько столов и табуретов. Место было отличное — тихое и малолюдное, а каких-нибудь моряков, которые в этот час могли забрести сюда, нечего было опасаться. Словом, самое то, чтобы чокнуться на прощанье. И вид, отсюда открывавшийся, тешил взор — портовая суета, грузчики, плотники, конопатчики, работавшие на кораблях, пришвартованных по обоим берегам. На другой стороне Гвадалквивира блистала и переливалась в солнечных лучах бело-красно-охристая Триана, по водной глади сновали взад-вперед рыбачьи баркасы и прочие мелкие суденышки, и предвечерний бриз надувал их кливера.

— За то, чтоб вернулись не с пустыми руками! — провозгласил Гуадальмедина.

Мы сдвинули фаянсовые кружки и дружно выпили. Вино было так себе, но выбирать не приходилось. Дону Франсиско до смерти хотелось отправиться с нами вниз по реке, но это было совершенно невозможно по очевидным причинам, и потому поэт досадовал. Он был и оставался человеком действия и с удовольствием внес бы в свой послужной список захват «Никлаасбергена».

— Любопытно было бы взглянуть на ваших новобранцев, — сказал он, протирая стеклышки носовым платком, извлеченным из-за обшлага.

— И мне тоже, — отозвался граф. — Весьма, надо думать, живописное воинство. Однако нельзя — надо держаться в сторонке… С этой минуты за все отвечаешь ты, Алатристе.

Кеведо водрузил очки на нос, и от саркастической ухмылки усы его встопорщились:

— Узнаю манеру Оливареса… Это очень похоже на него: если выгорит — почестей не ждите, а провалитесь — не сносить вам головы. — Он сделал два крупных глотка, отставил стакан, задумчиво оглядел его и добавил сокрушенно: — Иногда я начинаю жалеть, что втравил вас в это, капитан.

— Меня никто не принуждал, — безо всякого выражения ответил Алатристе, не отводя глаз от дальнего берега, на котором раскинулась Триана.

Стоический тон капитана заставил графа улыбнуться.

— Рассказывают, — вполголоса и явно не просто так проговорил он, — будто наш Четвертый Филипп входит в малейшие подробности вашего предприятия. Он в восторге от того, какую рожу скорчит старый Медина-Сидония, когда до него дойдут новости… Тем более что золото есть золото, и его католическое величество нуждается в нем не меньше, чем мы, грешные.

— Больше, — вздохнул Кеведо. Гуадальмедина облокотился о стол и еще больше понизил голос:

— Вчера ночью, при обстоятельствах, о коих распространяться не стану, государь изволил осведомиться, кто руководит всем предприятием… — Он помолчал, давая нам возможность осознать и прочувствовать сказанное. — Спрошено было у твоего друга, Алатристе. Понимаешь? И тот назвал твое имя.