Мост Убийц - Артуро Перес-Реверте

Диего Алатристе почувствовал на себе взгляд Лоренцо Фальеро. Венецианец рассматривал его с любопытством, облокотясь о стол и с задумчивым видом пощипывая русую бородку.

— Дон Педро Тобар, не так ли? — сказал он наконец.

— Так, — отвечал Алатристе.

Фальеро повернулся к товарищу, но по-прежнему не сводил глаз с капитана.

— Мой спутник не знает испанского. Он просил передать, что все будет как уговорено.

— Хотелось бы получить примерный план этого самого места.

Венецианцы обменялись несколькими словами на своем языке.

— Полюч-чите, синьор, — заверил Фальеро. — Еще капитан Сагодино считает, что вам стоит побывать там, взглянуть свуоими глазами.

— Сложное дело.

— Вуовсе нет. В канун Рождества принято открывать вуорота перед всеми желающими. Это прекрасная возможность для вас.

— Не слишком ли рискованно? — вмешался Бальтасар Толедо.

Он был по-прежнему бледен, синевато-пепельные подглазья обозначились яснее, и Диего Алатристе даже показалось, что у него сильно дрожат руки. Будем надеяться, сказал он себе, что эти шакалы не заметят, в каком состоянии его спутник. А также и на то, что он не сдрейфил в последнюю минуту. Конечно, может быть, он болен или заболевает, но не исключено, что пал духом. Последнее, впрочем, плохо вязалось с тем, что Алатристе рассказывали про него, однако капитан знал по собственному опыту, что таким колебаниям подвержены и самые стойкие. Так или иначе, нехорошо, когда за трое суток до начала действий человек, отвечающий за всю военную сторону операции, теряет хладнокровие.

— Это же Венеция, — говорил меж тем Фальеро. — Проходной двор. И без риска нельзя: у нас — свой, у вас — свой.

Он смотрел на Алатристе с едва заметной задумчивой улыбочкой, и капитану совсем не понравились ни она, ни сопутствовавший ей взгляд.

— Что-нибудь привлекло особенное внимание вашей милости? — осведомился он спокойно, проведя двумя пальцами по усам.

Спрошенный кивнул утвердительно и заулыбался еще шире.

— Мне много рассказывал о вас один давний приятель.

— Вот как? Давний?

— Да. Оч-чиень давний. Еще тех времен, когда вас звали не Педро Тобаром.

Тесен мир, подумал капитан. А уж Венеция — и подавно: жмет и в плечах, и в бедрах. Руладу «тирури-та-та» высвистала ему сейчас улыбка Лоренцо Фальеро. Можно было подумать, что все, включая и его самого, в одном хлеву свинок держат.

— Малё сказать — приятель, — продолжал тот. — Родня. Дальняя, правда. Седьмая, как говорится, вода… Человек весьма способный…

— Способный, говорят, даже на то, чтобы попасть на рождественскую заутреню?

Алатристе сказал это очень тихо, перегнувшись через стол и не спуская с Фальеро ледяных зеленоватых глаз. Венецианцу, кажется, впервые за все это время стало не по себе. Он взглянул на Бальтасара Толедо, а потом — не без опаски — по сторонам.

— Мой руодственник не имеет дезидерио… как это сказать?.. намерения оставаться там, — пробормотал он. — Есть дела, которые он должен уладить пуотом. Поздже. Но снач-чала поговорить с вами. Вы не пруотив?

— Ни в малейшей степени.

— Отлич-чно! Потому что он сейчас ждет вас на мосту.

Я видел, как капитан Алатристе встал из-за стола. Как осмотрел все вокруг, а потом будто ненароком перевел взгляд на меня. Я прочел в нем приказ оставаться на месте. Потом в дыму и гуле голосов капитан прошел между столами мимо, даже не взглянув в мою сторону — и исчез в дверях. Я послушно остался на месте, продолжая наблюдение. По описанию Алатристе я узнал дона Бальтасара Толедо, но не мог понять, кто такие двое других за столом. Вот все они поднялись одновременно. Толедо направился к выходу на двор, за которым, вероятно, ждала его лодка, а двое неизвестных — следом за моим хозяином. Да, лица их были мне незнакомы, но пять лет бок о бок с Алатристе вполне заменяли курс Саламанки: с первого взгляда научился я узнавать сокола по помету, а хряка — по хрюканью и не хуже легавой издали нюхом чуять вояку или эспадачина. А эти двое явно были либо то, либо это, либо оба вместе, и это было так же верно, как то, что солнце восходит на востоке. И потому, мгновенно смекнув, что их проход по залу и выход имеют прямое отношение к здоровью капитана, и, опасаясь, как бы не схватил он в Венеции простуду, я поднялся, надел плащ и двинулся за ними следом, нашаривая под плащом рукояти пистолета и кинжала.

Они не свернули к мосту, а двинулись налево, по улице, и вскоре пропали из виду, растаяли во тьме. А я, сбитый с толку, смотрел им вслед в дверях таверны. Потом решил, как водится, выдать нужду за добродетель и побрел направо, миновав в обратную сторону коридор из голых грудей, по которому прошел совсем недавно. Это вызвало новые прищелкиванья языком, томные вздохи и соблазнительные шепотки, сулившие неземные услады, но я постарался остаться глух и неотзывчив, поскольку было мне не до игрищ с девками: душа, как говорится, к ним не лежала, а прочее не… гм… ну, скажем так, не соответствовало.

Меж тем настала ночь. Глубокая и очень темная. К этому часу должна была бы уж взойти луна, но плотные тяжелые тучи не давали ей пролить сияние на крыши. Впереди, при свете факела, догоравшего на углу кривого проулка, я различил силуэт капитана. Алатристе стоял на мосту вместе с каким-то человеком, тоже закутанным в плащ. Они разговаривали так тихо, что я, проходя мимо, слышал только приглушенные голоса, а слов разобрать не мог. Шагов через двадцать остановился и, зайдя в подворотню, приготовил пистолет. И с беспокойством наблюдал за двумя темными фигурами на мосту. Беспокойство же мое проистекало оттого, что в одной из фигур мне почудился Гуальтерио Малатеста.

— Три дня, — сказал сицилиец. — Три дня — и мы займемся нашими с тобой делами.

Казалось, он просто размышляет вслух. Или слова его звучали не столько угрозой, сколько намерением пригрозить. Выглядел он, по обыкновению, зловеще: меркнущее пламя факела обводило красноватой каймой черный плащ на плечах и широкое поле шляпы, оставляя во тьме черты лица.

— Так уверен, что выйдешь с этой мессы? — спросил Диего Алатристе.

Раздался скрипучий смех. Сухой горловой клекот.

— Да это не так уж трудно… На самом деле — удивительно легко. И многое нам кажется невозможным лишь до тех пор, пока кто-то не придет и не сделает, показав, как это просто.

Он замолчал, пошевелился. Слегка наклонил голову, и красноватый отблеск скользнул по его лицу, осветив нижнюю часть — подстриженные усики и белую полоску приоткрытого улыбкой рта.

— Ты ведь знаешь Сан-Марко? Красивое место.

— Вчера днем кинул взгляд, — кивнул Алатристе.

— Понимаю-понимаю, на разведку ходил. И, наверно, спросил себя, как я собираюсь сделать то, что должен? А?

— Ну, допустим.

Снова заскрипел смех Малатесты, которому, казалось, польстил интерес собеседника. Потом тихим голосом, в немногих словах, безо всякого нажима, как о чем-то совершенно заурядном, рассказал все. С улицы есть ход прямо в ризницу. Малатеста и его напарник, священник-ускок, войдут через боковые двери, находящиеся со стороны Каноника, за двумя каменными львами: священник будет в своей сутане, Малатеста переоденется гвардейцем. Войдя, окажутся в двадцати шагах от дожа Джованни Корнари, который в это время преклонит колени на своей скамеечке-реклинатории сбоку от главного алтаря: по этикету вся его свита будет находиться на некотором отдалении.