По собственному желанию - Борис Егорович Бондаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не надо. Это — мое.
Коля, уже спустивший ноги в могилу, снизу посмотрел на него и просительно сказал:
— Отдохни, много еще копать.
— Мое, — повторил Георгий, и Коля, вздохнув, покорно встал.
К утру Георгий совсем выбился из сил, но на предложение Коли сменить его даже не отозвался. Он намечал себе норму — сначала десять лопат, потом восемь, шесть, — минуту отдыхал, прислонившись спиной к холодной земле, и снова брался за лопату. И продолжал копать, когда стало уже совсем светло, и могила была глубже его роста, под ногами чавкала вода, а он зачем-то копал еще и еще. Наконец Коля, отчаявшись, крикнул сверху:
— Да хватит, ведь вода уже!
Георгий выпрямился, выронив лопату из непослушных рук, снял рукавицы и оглядел могилу.
— Ну, хватит так хватит…
Но, передохнув, он еще минут десять подравнивал стенки, чистил дно, и наконец выбросил лопату и рукавицы наверх, и обнаружил, что не может выбраться. Ноги совсем не подчинялись ему.
— Помочь? — догадался Коля.
— Сейчас… Дай сигарету.
Коля протянул ему сигареты и спички. Георгий присел на корточки, закурил и оглядел могилу. Расстарался он напоследок для жены, просторная получилась могила, — будто для двоих копана… Вниз надо будет лапнику настелить и сверху накрыть лапником. А хоронить в палатке, последнем ее земном жилище, — это он решил сразу, когда еще обмывал Ольгу. Он негромко сказал, зная, что Коля где-то рядом:
— Наруби лапнику, вниз настелем.
— Уже нарубил, — свесив голову, тут же отозвался Коля.
— Тогда давай, сразу сделаю.
Коля стал подавать горькие пахучие ветки. Георгий тщательно выстелил дно могилы, прощупал руками, не жестко ли, — выбросил несколько камешков. Коля ожидающе помаргивал на него сверху. Георгий дотянулся руками до края могилы, попытался подтянуться, но не смог. Коля торопливо подхватил его под мышки и сам чуть не свалился.
— Ногами упирайся, — ненужно подсказал он Георгию.
Наконец Георгий выбрался, отряхнул руки, посмотрел вниз. Земли со стенок осыпалось немного. Пошатываясь, он подошел к Ольге, сел, повернувшись к Коле спиной. Тот, потоптавшись, догадался уйти.
Георгий смотрел на Ольгу. Понимал, что это последние его минуты с ней, — а по-прежнему пусто было внутри. Ольга равнодушно смотрела мимо него выцветшими, водянистыми глазами. Так просидел минут десять, ожидая чего-то. Ничего не было. И он встал, вынес из палатки все, что в ней было, вынул распорки и колышки, стал ждать Колю. А тот долго не шел, — видно, решил дать ему время попрощаться с Ольгой. Наконец появился, бросил у могилы охапку лапника.
— Давай, — сказал Георгий.
Они переложили Ольгу на расстеленную палатку. Коля, опустив ноги Ольги, стал тщательно вытирать руки травой. Поймав взгляд Георгия, виновато усмехнулся:
— Первый раз… с покойниками дело имею.
— Я тоже, — угрюмо отозвался Георгий. — Прощаться-то будешь?
Коля кивнул, неловко, переламываясь в поясе, опустился на колени перед Ольгой, нерешительно коснулся губами ее лба. Хотел сказать что-то, но, дернув кадыком, махнул рукой и встал. А Георгий, нагнувшись, долго всматривался в ее лицо, будто хотел увидеть какой-то знак. Ничего не было…
Георгий сам завернул Ольгу в палатку и обвязал веревкой. Получился большой, громоздкий сверток, в котором с трудом угадывалось человеческое тело. Они поднесли его к краю могилы, Георгий торопливо спрыгнул вниз, — он вообще почему-то заторопился. Ему было нехорошо, внутри, в желудке, что-то дрожало и жгло едкой горечью, подкатывая к горлу. Он вытянул руки и громко сказал:
— Давай!
А Коля никак не мог поднять Ольгу.
— Да давай как-нибудь! — с раздражением прикрикнул на него Георгий, и Коля просто ссунул тело в могилу, оно тяжело рухнуло на руки Георгия, придавило к стене, — как ни просторна была могила, а для двоих все же тесновата. Осторожно опустить Ольгу он не сумел, тело с глухим чавкающим звуком свалилось с его рук на дно. Георгий небрежно укрыл его лапником и вылез, думая только об одном: не сорваться бы случайно, не наступить на Ольгу. У него вдруг закружилась голова, он сел прямо на землю и закрыл глаза. Коля примостился рядом, встревоженно спросил:
— Может, съешь чего-нибудь?
— Воды дай.
Коля принес из Шельмы кружку воды, Георгий выпил, поднялся, постоял над могилой, глядя вниз, бросил горсть земли и взглянул на Колю. Тот, как послушный автомат, нагнулся и тоже бросил комок.
Георгий стал закапывать могилу, но через несколько минут сел. Его стало мутить. Коля молча принес спальный мешок и сказал:
— Ложись, я сам.
Георгий лег лицом вниз, еще с минуту слышал сопение Коли и шорох падающей в могилу земли, а потом провалился куда-то.
16
Когда он очнулся от полуобморочного сна, Коля уже подравнивал могилу. Холмик получился совсем маленький. Коля, вытирая рукавом пот с лица, предложил:
— Давай камнями обложим. А то размоет, потом и не найдешь.
— Давай, — равнодушно согласился Георгий.
Они натаскали из реки камней и обложили могилу. Молча стояли, как будто оба думали, что еще нужно сделать. Наконец Коля догадался:
— Салют бы надо, а? Вместо оркестра.
— Давай салют, — тут же согласился Георгий и полез в рюкзак за пистолетом.
Коля взял карабин, передернул затвор. Георгий дослал патрон в ствол и поднял руку. Они дали три жиденьких, разнобойных залпа.
— Ну вот и все, — сказал Коля, выбрасывая пустую гильзу из карабина. — Надпись бы еще соорудить…
Георгий смотрел на пистолет. Там оставалось еще несколько патронов… Где-то внутри возникло странное ощущение, ноющее, остренькое, и все росло, просилось наружу, он еще не понимал, что это, и не мог оторвать взгляда от черного пистолетного дула. Мозг его противился этому ноющему и остренькому, не хотел оформлять его мыслью, но и неоформленное это чувство-желание становилось все понятнее, думать тут было не обязательно, и уже возникло ощущение легкости, — вот оно, решение всех проблем, прошлых, настоящих и будущих, универсальное средство от всех бед, мучений, угрызений совести, единственно верное спасение от ожидающего его ужаса… И всего-то нужно для этого одно мгновение. Вложить дуло в рот и нажать на спуск. Какой-то ничтожный, кратчайший миг последней в жизни боли — и все. И больше не думать об этом. И ни о чем больше не думать…
И тогда он вскинул руку и стал расстреливать скалу…