Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия - Елена Лаврентьева

Такое проявление ясновиденья имело много свидетелей и вызвало много разговоров во всем городе. Мы поняли его как утешительное доказательство, что душа, очищенная страданиями, уже освободилась от земных уз и парила в небесах. Матушка узнала брата, а также сына, прибывшего накануне. Их приезд был для нее последней радостью на земле, потом она снова впала в беспамятство.

* * *

Утверждают, что у больных чахоткой, по причине сильного раздражения нервов, иногда магнетизм, без содействия искусства, доходит до высшей степени ясновидения.

* * *

Профессор Сандунов записывал в особую книгу замечательные кончины разных ему известных людей. Не знаю, куда девалась после его смерти эта любопытная во многих отношениях книга? Она могла бы быть материалом для предсмертной психологии: в последних часах жизни человеческой разительнее высказывается душа, освобождаемая от уз тела, при таинственном переходе из одного мира в другой. Вот почему дают особенную важность и значение предсмертным словам…

* * *

Анна Николаевна Веневитинова, благословляя пред кончиною меньшего сына своего, Алексея Владимировича, сказала умирающим голосом: Бог благословит тебя и Аполлинарию.

После А. В. Веневитинов действительно женился на графине Аполлинарии Михайловне Вельгорской.

Это рассказывал мне сам А. В. В. и, кажется, говорил мне, что мать его не имела никакого понятая о будущей его невесте и жене. Но впоследствии времени граф Е. Е. Комаровский, зять ее, рассказывал мне, что была в семействе мысль об этом браке. В том и другом случае верно то, что не было ничего не только решительного, но дело и не начиналось при жизни Анны Николаевны.

* * *

— …Впрочем, мне Степан Никитич рассказал о Варваре Семеновне (Миклашевичевой. — Е. Л.) еще одну странность, заставляющую думать, что эта женщина отличалась даром какого-то провидения, предвидения, ясновидения или какого хотите видения, в котором, однако, не было ничего общего с нашими какими бы то ни было видениями, принимаемыми хоть в смысле предчувствий. Она не то что предузнала, а просто, без всяких оснований, без всяких данных узнала о приезде Степана Никитича в Петербург.

— Сущая правда. Вот как было дело. Не только я не ждал в Петербург Степана Никитича, с которым мы, по общей нам лености, и переписывались редко, но и сам он после говорил, что собрался в Петербург вдруг и приехал в него как бы случайно. В одно прекрасное утро сижу я у себя в кабинете и занимаюсь делами до отправления на службу, как вдруг входит Варвара Семеновна и говорит мне: «Знаешь ли, Андрей Андреевич? Ведь Степан Никитич в Петербург приехал». — «От кого вы это знаете?» — «Да ни от кого, а говорю тебе, что приехал». — «Может быть, вам это только так кажется?» — «Нет, я тебе это наверное говорю…» Отправляюсь на службу, проходит час-другой времени, входит ко мне Степан Никитич. «Здравствуй, — говорю, — друг любезный, добро пожаловать. Я о твоем приезде знал сегодня утром». Тот на меня глаза уставил… «Не от кого, — говорит, — тебе было знать; я только что приехал и ни с кем не видался, прямо к тебе». — «А я тебе говорю, что знал». — «Да от кого же?» — «От Варвары Семеновны». — «А она от кого знала?» — «А ни от кого…»

— Точно так рассказывал мне этот факт и Степан Никитич.

— А вот еще с Варварой Семеновной случай, по характеру подходящий к последнему, но еще, если хотите, замысловатее. Я вам уже говорил, что она очень любила Александра Одоевского. 4 декабря 1825 года, в день ее ангела, Одоевский приезжает ее поздравить прямо с караула, — в мундире, в шарфе, одним словом, во всем том, в чем следует офицеру быть на карауле. Пробывши с полчаса, он уехал. «Что это за странность, — говорит мне Варвара Семеновна, только что тот скрылся за дверь, — в каком это чудном костюме приезжал князь Александр?» — «В каком же чудном? Он с караула, поспешил к вам и приехал во всей форме». — «Помилуй, в какой форме: я бы не удивилась, если бы он и во всей форме приехал, а то он удивил меня, что надел вовсе не мундир; на нем был какой-то серый армяк, казакин или зипун»… Через несколько дней, по милости происшествий декабря 14-го, князь Александр Одоевский был действительно в армяке…

«Вот скоро у нас и новый год, а ты, барышня, еще не погадала», — сказала ей однажды затейщица няня…

Глафира не привыкла противоречить няне: оделась, пошла с нею за вороты. Шагах в десяти попадается им мужчина. «Как вас зовут-с?» — спросила Глафира. — «Александром»…

Гаданье под окнами было неудачно. В трех-четырех домах, к которым они подходили, раздавались только святочные песни и за двойными рамами нельзя было расслушать ни одного слова.

Возвратившись домой, Глафира, тревожимая недоумением, подстрекаемая любопытством, объявила няне, что завтра вечером хочет смотреться в зеркало. Этот род гаданья, утвержденный многими примерами, предпочитала она прочим. Няня похвалила ее намерение.

На другой день, около полуночи, когда улеглись господа и слуги, она повела барышню в старый, никем не занятый флигель дома. Там все уже наперед было приготовлено. Посредине комнаты стояли два стола с двумя зеркалами. Няня посадила ее между ними; очертила все место углем и, сказав: «не бойся, барышня: я буду с тобою; сиди смирно, не оглядывайся; за эту черту не перейдет никакая нечистая сила», — сама отошла к дверям. Все затихло. Робкая девушка не шевелится; пристально смотрит в переднее зеркало и ничего не видит, кроме бесконечной галереи свеч. Проходит полчаса; в глазах ее начинает рябить; светлая галерея темнеет, как будто подернута дымом; но в зеркале ничего не показывается. Вдруг что-то потихоньку скрыпнуло. Мороз пробежал по жилам Глафиры; еще минута — и она громко вскрикнула, закрыв лицо руками.

Старая няня и стакан холодной воды привели ее в чувство.

— Что с тобою, барышня?

— Ах, нянюшка! — пойдем отсюда скорее: здесь так страшно! Я видела… я видела…

— Да что ты видела, моя красавица?

— Я видела человека… мужчину…

— И узнала его?

— Кажется, узнала. Но он не похож на жениха моего; он похож более на Александ… Михаил…

— Ну, смотри, барышня, уж не ему ли и быть твоим суженым!

* * *

Шпионка бригадирша… входя насильно в горькое положение доброй своей княжны, уговаривала ее, так, для разогнания скуки, позабавиться святочным гаданьем о суженом-ряженом. Бригадиршины уговоры отвергались для соблюдения приличия, но княжна не совсем насильно была выведена ею за ворота. Спросили у прохожего, как его зовут. Судьба или шутка, а может быть, и самая главная загадчица, заставили какого-то бежавшего мальчика назваться Владимиром. Все сенные девушки засмеялись, и сама барышня улыбнулась. А как она вышла уже один раз, то ничего не стоило ей остановиться и послушать у людского окошка, чье имя там вымолвят: и там опять услышала: «Эх, брат, иди куда велят, или я пожалуюсь Владимиру Львовичу». При этом имени слушательница отскочила от окна и возвратилась тихомолком в свою комнату. Там прислужливая бригадирша предложила третие и самое верное гаданье: в Васильев вечер, то есть накануне Нового года, в княгининой теплой кладовой, в самом верхнем этаже, накрыть стол, поставить на нем два прибора, три большие восковые свечи и зеркало, а невесте, севши за ним, загадать: суженый-ряженый, приди со мной ужинать, и кто покажется в зеркале, за тем и быть. Хотя это гаданье и не пугало княжны, но ей казалось неприличным идти перед полночью почти на чердак: притом и кастелянша, у которой ключ от кладовой, может сказать матушке… Если суженый покажется в зеркале, стоит только промолвить три раза: «чур меня!», легонько ударить по стеклу и он мигом исчезнет.