"Мессершмитты" над Сицилией. Поражение люфтваффе на Средиземном море. 1941-1943 - Йоханнес Штейнхоф

Во время сближения вы заняты, главным образом, стандартными действиями: проверкой приборов, переключением магнето, контролем температуры масла, проверкой давления наддува, часто, чисто автоматически, проверяете ремни парашюта и кислородную маску. Вы летите в группе, вместе с другими справа, слева и выше вас. Однако вы одиноки, очень одиноки в своем гремящем ящике со стеклянным верхом и становитесь добычей мыслей и искушений, которые приносит война. У вас все еще есть некоторый личный выбор; вы все еще можете решать, действительно ли собираетесь выполнять приказ относительно атаки, действительно ли останетесь с группой или же выйдете из атаки. Вибрация в двигателе? Проблемы с зажиганием? Упали обороты? Неисправность двигателя была правдоподобным оправданием за отставание и необходимость повернуть назад. Это было искушение, которому подвергались все пилоты.

По прошествии нескольких минут наушники заполнялись пронзительными голосами, которые давали безжалостные комментарии, питая уже распаленное воображение новыми образами: «бомбардировщики», «их много», «берегись – „спитфайры“…».

Внезапно вы осознавали необъятность моря и угрожающую природу гор и начинали задаваться вопросом о ваших шансах на спасение. Это были четырехмоторные бомбардировщики, и вы должны были подойти очень близко, чтобы сбить их. Даже когда вы атаковали лишь звено из трех самолетов, в вас стреляли приблизительно тридцать пулеметов. Кроме того, «спитфайры», которые, как упоминалось выше, все еще маневрировали на очень большой высоте, с самого начала создавали неудобства для вас. И когда этот конкретный вылет будет завершен, вы выполните еще один и еще один, все в один и тот же день. Если, конечно, будете еще живы…

Обычно сообщение о том, что кто-то поворачивает обратно, поступало сразу после взлета и прежде, чем возникала реальная опасность. Оно неизменно сопровождалось выражением сожаления, например: «О черт, мой двигатель продолжает работать с перебоями. Я вынужден вернуться». В некоторых случаях сожаление было искренним, в других – не очень, и требовался длительный командный опыт, чтобы отличить одно от другого.

Тех, кто поворачивал обратно, можно было разделить на три категории. Прежде всего, подлинные неисправности были отнюдь не редкими, так как техника жила по собственным законам и мало заботилась о репутации летчика-истребителя. Надежные ветераны многочисленных кампаний, «старики», знали свои самолеты и нечасто поворачивали обратно. Вместо пространных объяснений они коротко докладывали лидеру о возникшей неисправности. Они знали, что все ими сказанное будет принято без вопросов.

Вторая категория состояла из опытных пилотов, которые, внезапно достигнув предела своих сил, не могли или не хотели продолжать полет. Пережив сотни вылетов и боев, каждый раз узнавая все больше о том, как преодолеть самого себя, как обмануть совершенно естественный инстинкт самосохранения, они неожиданно понимали, что больше не могут справляться с собой и не способны сопротивляться искушению найти оправдание для временного освобождения от своих обязанностей. После этого они все чаще и чаще поворачивали обратно. В таких случаях лучше было отстранить их от вылетов, чтобы уберечь от гибели.

Третья же группа состояла из молодых летчиков, направленных на фронт из учебно-боевых групп. Среди них всегда были несколько человек, которые поддавались искушению незначительного обмана, чтобы избежать боя. Они были приведены в ужас и крайне подавлены безжалостной воздушной войной на Средиземноморье. Многие из них до этого были введены в заблуждение сводками, которые, хотя и были полны героических дел, ничего не сообщали о превосходстве, которого постепенно достиг противник. Ни одна из истребительных авиашкол не имела возможности подготовить молодых пилотов к тому, что ждало их в действительности.

Когда кто-то из этой категории возвращался обратно, старшие, опытные летчики проверяли его машину. Зачастую они не находили никаких признаков предполагаемой неисправности, немедленно разрушая, таким образом, хрупкое здание мелкой лжи, выстроенное мальчиком. Некоторые больше никогда не предпринимали таких попыток; другие повторяли, но намного позже, уже во второй категории, в то время как большинство остальных были или убиты, или отправлены домой «для другой службы».

Мысли, подобные этим, вертелись у меня в голове в то время, как глаза продолжали механически осматривать окружающее пространство. Внезапно появился враг, и события начали следовать одно за другим с быстротой молнии.

На той же самой высоте встречным курсом прямо через боевой порядок нашей группы пронеслись элегантные истребители. За долю секунды я, казалось, успел рассмотреть, – хотя, возможно, это было только мое воображение, – цветные опознавательные знаки на фюзеляжах «спитфайров», заостренные законцовки крыльев, молочно-синие, словно животы рыб, нижние поверхности.

И внезапно я почувствовал на языке знакомый горький вкус, во рту пересохло.

Тогда же, краем глаза, я увидел ниже нас бомбардировщики. Они, казалось, стояли на месте, поскольку летели тем же самым курсом, что и мы. По-видимому никем не потревоженные, они следовали своим курсом спокойно и величественно. Они летели в своем обычном боевом порядке с превышением, который позволял каждой машине иметь свободный сектор обстрела выше и в задней полусфере. Но это едва ли был подходящий момент, чтобы спикировать на них. Очень скоро за каждым из нас висел бы «спитфайр», дышащий в затылок, роль эскорта требовала от вражеских истребителей, чтобы они развернулись и атаковали нас.

На высоте 8400 метров «спитфайры» могли разворачиваться с удивительно маленьким радиусом. Мы, с другой стороны, в разреженном воздухе на этой высоте должны были выполнять каждый маневр с осторожностью и на полной мощности, чтобы не потерять управление.

В радиоэфире царил полнейший хаос. Смесь сообщений и восклицаний внезапно превратилась в один непонятный и пронзительный крик. Я был рад, что мог видеть свое звено – Штрадена, Бахманна и Бернхарда, – которые сохраняли позицию позади меня. Группа Фрейтага, очевидно, схватилась с истребителями эскорта. Именно она грохотала в наушниках: «Смотри вверх, ручку на себя» или «Йохен, он у тебя на хвосте – берегись!».

Не было никакого рационального объяснения моему решению атаковать, когда я увидел два «спитфайра», летевшие ниже меня. Возможно, опыт прежних подобных ситуаций подсказал мне, без необходимости размышлять, что я был в идеальной позиции, – я имел преимущество в высоте и приближался со стороны солнца. Я не помню, информировал ли остальных о своем намерении, но сам внезапно перешел в крутое пике со стремительно растущей скоростью. Контуры обоих моих противников уже появились в прицеле. Ведомый, однако, как будто услышав крик предупреждения, резко отвернул в сторону и ушел вниз по левой крутой спирали. К этому моменту и его ведущий вышел из моего прицела.

Без колебаний – это было против всякого здравого смысла – я решил довести бой до конца. Не было времени, чтобы оглянуться. Бахманн должен был быть позади меня, если следовал за моими маневрами, как и было предписано. Во время разворота с крутым креном ускорение с силой вжало меня в парашют, шея ныла, поскольку я пытался удержать противника в поле зрения. Глубокий вираж заставил выпустить закрылки, в то время как вибрация ручки управления указывала на то, что самолет на грани срыва в штопор.