Первоначальное христианство - Джон Маккиннон Робертсон

христианская церковь, как политическое и общественное целое, она представляла собой гораздо менее численную армию, чем это рисуется в сочинениях ее поборников. Выражения, какие употребляют «Деяния» (гл II, IV, V, VI), извращают истинное положение вещей. Первые «церкви» в городах Малой Азии или же группы, которым «Павел» адресовал свои послания, были лишь незначительными собраниями, устраивавшимися в частных домах.

Даже в V веке, через шестьдесят лет после принятия христианства Константином, антиохийская церковь, одна из самых древних и важных, насчитывала, по-видимому, только пятую часть населения города, т. е. около 100.000 из полумиллиона. В обширном круге Новой Кесарии в III веке объявились только 17.000 верующих, а в самой римской церкви в том же III веке было, вероятно, не больше 50 000 христиан при населении, может быть, в миллион. Далее, в Египте вплоть до конца II века не было ни одной церкви вне Александрии.

Таким образом, заявления Юстина, Тертуллиана и других отцов церкви, повторявших в данном случае сообщение Деяний, будто христиане были повсюду во всей империи и будто среди всех народов проповедовали евангелие и славословили Иисуса, надо считать чистой риторикой в восточном вкусе. Христианство вообще существовало только в городах империи, часто также в небольших городах Востока, но pagani, население сельских округов, так крепко держалось своих верований, что слово pagani стало для христиан нарицательным именем для обозначения приверженцев старых культов; если в Персии и Аравии замечалось еще кое-какое миссионерское движение, то в западные провинции христианская пропаганда в первые два века вряд ли вообще проникала.

Даже в Галлии христианство имело мало сторонников; а что касается Британии, где, говорят, в Йорке в III веке существовала группа христиан, не сохранилось ни одного памятника, который свидетельствовал бы о наличии там христианства в течение четырех веков римской оккупации; между тем, памятники культа Митры, процветавшего в армии, встречаются часто. Таким образом, к концу II века, надо полагать, в центральных провинциях Римской империи даже одна сотая населения не была христианизирована, а дальние провинции фактически вовсе не были затронуты.

О нормальной внутренней жизни обращенных в ту эпоху можно составить себе некоторое представление, если одновременно окинуть взором бывшее тогда в ходу учение, заявления апологетов, жалобы, содержащиеся в апостольских и более поздних посланиях, и тон и характер всей церковной литературы. Кое-какие выводы можно сделать из того факта, что даже в самом Риме первые верующие принадлежали главным образом к выходцам с Востока.

Но было бы, конечно, ошибкой на основании совокупности всех данных предполагать, что в жизни раннехристианских общин преобладал какой-нибудь конкретный, только для нее характерный тип; напротив, по многим пунктам мы имеем право брать за общую скобку христианское движение, его предшественников и его окружение. Так, например, можно утверждать, что христиане были очень слабо развиты в умственном отношении, сознательно отвергали работу мысли и ограничивали умственную жизнь религиозными интересами.

Если не считать некоторых посланий Павла, обнаруживающих известный темперамент и нравственную энергию, в ранней церковной пропагандистской литературе нет ничего, что могло бы выдержать сравнение с лучшими образцами предшествующей литературы Греции и Рима. Предание изображает апостолов как фанатиков с узким кругозором и ограниченными жизненными интересами, не обнаруживающих понимания человеческих склонностей, неспособных к радости вне религиозной экзальтации, мучительно погрязших в богословских спорах и апокалиптических пророчествах.

Наиболее удачливые проповедники были, может быть, наименее умными. Папия, епископа Гиерапольского, который у Евсевия изображается как лицо, встречавшееся с людьми, лично слушавшими апостолов, тот же историк определенно называет человеком малого разумения; его идеи о тысячелетнем царстве, как уже прошедшем, оправдывают такое критическое отношение к нему Евсевия.

Другие традиционные фигуры II века, как епископы Поликарп и Игнатий, представлены, главным образом, как образцовые мученики, т. е. в самом выгодном освещении, в каком можно представить неодаренных людей; но в приписываемых им сочинениях нет ни одной строчки, которая не вызывала бы подозрения в подделке. Вообще о первых христианах создалось совершенно преображающее их идеальное представление, связанное с мученичеством и гонениями; такие испытания, при которых мужчины и женщины ищут опоры в своих высших проявлениях мужества и твердости, положительно облагораживают.

Интересно, что такого рода все собой покрывающая доблестная стойкость обнаруживается там, где ее менее всего можно ожидать: у мужчин и женщин, которых давно сломила восточная тирания, у египетских феллахов, привыкших к плети, у крестьян, приученных молча трудиться и повиноваться. Но возможность такого временного подъема духа в мученичестве не меняет нормальной жизни этого типа людей. Невежество, фанатизм и суеверие приносили в обычной обстановке свои обычные плоды. Христианское предание знает, что даже среди мучеников были дурные люди, искавшие в мученичестве кратчайшей дороги в рай.

В раннехристианских общинах было много рабов и, может быть, от трех до пяти процентов нищих. Процентное отношение женщин было, вероятно, так же велико, как и в современных церквах; один из упреков, который язычники делали христианам, заключался в том, что их проповедники охотнее всего обращались к женщинам, а количество богатых женщин среди членов общины было относительно велико. Все сословия без различия глубоко верили в злых духов, и наиболее устойчивым был взгляд на веру, как на защиту против бесовских влияний. На службе римской церкви в III веке состояло 46 пресвитеров, семь дьяконов, 42 послушника или клирика и пятьдесят «чтецов», заклинателей и привратников; эти вот заклинатели были загружены работой, по крайней мере, не меньше, чем прочие члены клира.

В отношении морали больше всего значения придавали плотским грехам, частью потому, что они были наиболее распространенными, частью потому, что идея интеллектуальной этики еще не зародилась; поскольку церковь была подвержена вспышкам гонений, ее практика была несколько суровой. Мужчины и женщины, приставшие к церкви главным образом ради ее милостыни и агап[14], вряд ли были склонны оставаться в ней в тревожное время, а самое провозглашение принципов аскетизма первоначально привлекало лишь людей, у которых аскетизм — призвание (такие люди имеются во всяком обществе).

Но такие аскеты почти во все времена находились среди еретиков и раскольников так же, как в самой церкви, и наоборот, послания Павла определенно свидетельствуют о разноречиях по вопросу об аскетизме среди «апостольских», т. е. правоверных обращенных. Некоторые гностические секты придерживались строгого аскетизма, другие оспаривали его; метод суждения a priori можно было применять попеременно с одинаковым успехом к противоположным доктринам, — что дух должен умерщвлять плоть, и что действия плоти не касаются духа. Такое же расхождение в практике вызывалось в то время и позднее в основном ядре церкви борьбой принципов «веры» и «дел». Тертуллиан определенно подчеркивает призрачность христианской