Синдром отмены - Александра Ронис

— С кем на разборки поехал? — Влад, искоса оглядев друга, без труда распознал кобуру и то, что в ней.

Отвернувшись к окну, Воронов молчал. Еще раз приложился к бутылке. Сознание начало заволакиваться туманом.

— Погоди-ка, — Демидов завернул на парковку торгового центра, — чего ты на сухом пайке? Или, скорее, жидком? — минут через десять вернулся с пакетом, полным различной снеди. — Ну вот, теперь другое дело, — с довольным видом вновь выехал на оживленную улицу.

— Юлька ушла от меня, коза, и детей забрала, — признался наконец Саша, когда колеса машины Влада, прогромыхав по мостовой, остановились на берегу небольшой речушки.

Смеркалось, на водной поверхности, дрожа, отражались городские огни с противоположного берега. Свежий, прохладный воздух трезвил, но недостаточно. Воронов выбрался из машины, на тяжелых ногах побрел к кромке воды. Влад медленно шел следом.

— Так это ты на них во всеоружии попер? — спросил Демидов, когда Саша, покачиваясь, наклонился к воде — хотел освежиться, разогнать пелену, затуманившую мозг, но вопрос Влада остановил.

Воронов задумался.  

— Все проблемы от баб, — сделал в итоге вывод. — У меня от Юльки, у тебя — от Ксюхи, у всех нас — от той свидетельницы. Ее надо убрать, — резко выпрямившись, Саша довольно резво направился обратно к машине. — Поехали, — махнул рукой, увлекая за собой Влада.

— Стой, куда? — опешил Демидов, не успевая следить за ходом пьяной мысли Воронова.

— К Димону. Она у него живет, — Саша неожиданно остановился, повернулся к Владу: — А какого х*ра она у него живет, а?!

— Сань, не пори горячку, — Влад обошел Сашу, преградил тому дорогу к машине.

— Не, Влад, ты не понимаешь, ее надо убрать, а иначе могут быть проблемы. Знаем, проходили уже, — Воронов пьяно усмехнулся.

— Послушай, тебе сейчас нужно успокоиться, — Демидов снова предпринял попытку вразумить друга, а сам достал мобильник и написал короткое смс Калинину, чтобы тот из дома не высовывался. — Иначе сгоряча сотворишь непоправимое, о чем потом будешь жалеть. Один неверный шаг, и можно потерять все.

— Влад, ты меня слышишь?! — сорвавшимся голосом почти прокричал Саша. — Я семью потерял! Так из-за этой девки я еще и в тюрьму могу загреметь! — зло выплевывал он слова. — Погон лишиться, должности! А это для меня пострашнее самой тюрьмы. Я без погон не смогу! Мне сдохнуть проще, чем на гражданку уйти. Понимаешь?!

Последние слова Воронова полоснули по сердцу похлеще самого острого ножа. Влад понимал. Наверное, так, как не смог бы понять никто. За эти шесть лет не проходило ни дня, чтобы он не вспоминал о своей службе в полиции.

Первое время, в тюрьме, Владу постоянно снилось, что он еще работает опером. Кабинет, планерки, выезды, захваты, учебные тревоги и построения на плацу. И потом, пять лет спустя, выйдя на свободу, он все равно никак не мог отделаться от оперских привычек и даже во время обычной прогулки на улице крутил головой по сторонам и окидывал цепким взглядом местность на предмет опасности. Опер — это навсегда, это в крови. Говорят же, что бывших ментов не бывает. Надев однажды на себя погоны, снять их уже невозможно. Можно их содрать с форменной одежды и выбросить за ненадобностью, но психологически они навсегда останутся на твоих плечах.

Служба в полиции, а тем более, если ты проработал там свыше десяти лет, безусловно, накладывает отпечаток на всю оставшуюся жизнь и преломляет психику. Нет страшнее черта, чем бывшего ангела, и нет страшнее преступника, чем бывшего мента. Потому что за время службы опером на «земле» абсолютно все чувства притупляются. Сразу после школы милиции ты приходишь в ментовку с намерением раскрывать настоящие преступления и наказывать виновных, а начальство, которое ни во что не вникает, только требует повышения статистики. И вот ты становишься частью системы, адаптируешься и принимаешь правила игры. Понимаешь, что начальство ставят не для того, чтобы не было коррупции, а чтобы ее контролировать, и что самое главное — не лезть в чужие интересы. Под предводительством Воронова же появилась реальная возможность вершить «свое» правосудие, а вместе с тем адреналин, азарт от работы, внутреннее удовлетворение от мысли, что еще на одну мразь стало меньше. У тебя есть дело, которое дает тебе значимость жизни, смысл, и ты готов отдаваться ему без остатка. Это и есть твоя жизнь. Должность, звание, красная корочка в кармане — это все, что ты теперь представляешь в глазах самого же себя.

И нет ничего страшнее, чем в один миг все потерять, оказаться выброшенным за  пределы системы, жить дальше и понимать: там ты был всем, а здесь — никто. Жить с чувством, что у тебя словно внутренности вырвали, так пусто стало внутри. Кажется, даже сердце не бьется. И лекарства от этой «болезни» нет — алкоголь лишь обостряет все чувства и достает из глубин сознания воспоминания, которые причиняют невыносимую боль. И в какой-то момент ты понимаешь, что можно отдать все за то, чтобы снова себя почувствовать тем, кем был когда-то.

Это был его личный ад. Ад, с которым он будет жить до конца. Боль, что уже не отпустит. Он, наверное, уже свихнулся бы давно, если бы не Ксения и сын. Она была его спасением, его светом в конце тоннеля, по которому он так долго шел все эти годы. Только благодаря ей мир перестал быть черно-белым и постепенно приобрел краски. Тогда, когда она приняла его, когда сама пришла к нему.

Не поверил сначала, когда она постучалась к нему в комнату, а потом вошла. Сама. Дух захватило от ее вида в прозрачном пеньюаре, сквозь который просвечивало обнаженное тело. Столь же желанное, сколь и недосягаемое прежде. Но крышу снесло совершенно от ее глаз, в которых раньше читались страх, беспомощность и безысходность. В тот же раз они светились теплом, манящим желанием, и лишь иногда проблеском молнии в них искрилась боязнь. Захотелось изгнать этот страх навсегда, пройтись ластиком по чертовке-памяти, заново пережить давно позабытую сладость ответной любви и нежность «первой ночи».

Ксю трясло, и его трясло. Как будто, и вправду, впервые. Она закрывала глаза, а он кайфовал. Потому что она млела, а не пыталась вытерпеть болезненную и пугающую близость. Млела от его ласк, которых он и не дарил никогда никому. Привык получать «особенные ласки», а сейчас дарил их сам и тащился от того, что она стонет, вздрагивает, когда его язык касался той самой точки, и не может открыть глаза от наслаждения. Лишь когда понял, что она познала оргазм, позволил получить удовольствие и себе. Перевернул ее обмякшее тело набок, закинул одну ногу себе на бедро, медленно вошел. Глубоко, до упора. Ксения выгнулась, почти задохнулась, но глаз не открыла. Да, в этой позе бывает больно, если двигаться резко, рывками, «насухую», но сейчас все шло гладко, легко скользя. Вот что значит, обоюдное желание! А когда он склонился над ней, углубляя проникновение и усиливая давление, она вновь задрожала. Всхлипнула, поймала ртом воздух и содрогнулась, когда его рука легла туда, где недавно были его губы. Тогда и он достиг пика. Разрядка была практически одновременной и от этого слаще вдвойне. И влажная постель приятно холодила разгоряченную кожу.