Голубая Дивизия, военнопленные и интернированные испанцы в СССР - Андрей Елпатьевский

В 1954 г. в Мадриде была издана еще одна посвященная России[60]книга бывшего дивизионера, которая отсутствовала в московских библиотеках и с которой мы смогли познакомиться лишь в 2004 году в Центре Сервантеса по Международному библиотечному абонементу.

Это – чисто художественная литература: даже не очерки, а рассказы из военного быта Голубой Дивизии, почти без имен, дат или указания на конкретное место, и потому – не исторический источник (если, конечно, не учитывать ее источниковую ценность для отражения похода Голубой Дивизии в испанской художественной литературе), но как беллетристика – достаточно добротна.

Всё же немного остановимся на этом произведении, отметив то, что представляется нам наиболее существенным для наших целей.

Книга Руиса Айюкара посвящена товарищам, павшим в России, и тем, кто остался там в заключении. Во введении автор пишет, что он оказался в России в возрасте 21 года и, по его мнению, среди тысяч дивизий всех рас и цветов, которые сражались в последней мировой войне, «наиболее поэтичной и благородной была наша. Мы были последними из Amadisas de Gaula (Амадисов Гальских – С. 7)». Он утверждает, что большинство дивизионеров принадлежало к университетскому кругу, и говорит об антикоммунизме своем и товарищей так: «Сегодня, когда быть антикоммунистом – последняя мода века, те, кто были ими с начала, могут позволить себе роскошь писать с веселой независимостью… Души, несмотря на все достижения цивилизации, еще принадлежат Богу» (С. 8–9). И действительно, автор старается писать «с веселой независимостью».

Он описывает переводчика – русского белоэмигранта – Ивана Vlaranoff Пономарева, который был шофером в Париже, продавцом вина в Германии, попал в Алжир. Испанская гражданская война застала его в Валенсии, он вступил в легион и принял участие в этой войне. Помимо русского и испанского языков знал французский, немецкий и польский. Будучи переводчиком Дивизии в Белоруссии, в контактах с крестьянами держал себя как всевластный гордый господин. Анхель Руис отмечает его недопустимо грубое обращение с детьми местного населения и пишет: «Я думал, что однажды мне придется его убить, но не я оказался тем, кто это сделал» (С. 15).

В главе, озаглавленной «El baile», он описывает танцы в одной деревне, устроенные молодежью под аккордеон и гитару, где испанские солдаты, не зная русского, тем не менее разговаривали с местными девушками и танцевали с ними вальс и другие танцы, как и в прочих странах (С. 50–51).

Руис рассказывает о сельском алькальде (старосте), ненавидящем коммунистов, цитируя его: «Кричат «Смерть захватчикам!» те, кто захватил нас двадцать лет назад; выступают за свободу те, кто нам в ней отказывал вплоть до оккупации наших жилищ, и нам предлагают умирать за них наши собственные убийцы» (С. 65).

Любопытен его рассказ о русском пленном, которого он называет Серхио и который перешел на сторону испанцев сам. «На войне в России действовали специфические факторы, отличные от нормальных войн, если какую – либо войну можно назвать нормальной. Серхио выбрал свою судьбу однажды, когда, будучи обнаруженным нами в яме, сказал, что спрятался здесь, чтобы убежать от коммунистов. Этот первый его шаг был единственным, который допускал дискуссию. Но не нужно, однако, осуждать Серхио, как и всех тех, кто убежал из коммунистических стран. Его последующая борьба бок о блок с испанскими товарищами была не более чем логическим продолжением его выбора… Я не знаю, как удалось подпольно перевезти его в Испанию. Тем не менее однажды, сияющим утром, одетый в хаки, голубую рубашку и красный берет, Серхио, родившийся в деревне на Волге, смог впервые робко посмотреть на земли Испании. Мне рассказывали, что он плакал.

Война закончилась, но он не смог сообщить своим родителям, что он жив. Его другое желание – остаться у нас на родине – сбылось. Я не знаю, чувствовал ли он когда-либо ностальгию по дремучим лесам и русской степи. Но мне думается, что четверо детей, которых ему подарила его испанская супруга, не оставляли ему слишком много времени, чтобы думать об этих вещах» (С. 158–159).

Прощание автора с Россией созвучно чувствам Ридруэхо и Бланко. Процитируем последние строки его книги:

«…И мне очень бы хотелось – милости Божьи бесконечны – когда-нибудь преклонить колени на снегу, с открытой головой, увидеть снова храм Господа среди полей, но на этот раз покрытый золотом, и услышать радостный звон его серебряных колоколов.

Мечты, которые, да, я не могу реализовать, пожалуй, смогут осуществить однажды мои дети, и тогда, с этой книгой в руке, они пройдут по местам одного из наиболее романтических деяний Испании, и полюбят землю и людей далекой страны, как их полюбили мы.

…… Сани покинули дорогу, параллельную линии фронта, и стали удаляться от нее. На этом повороте началось мое возвращение на Запад. Я повернул голову и сказал «прощай» России. Потому что Россия оставалась во мне вместе с моими товарищами по оружию. Одни оставили в России части своего тела, другие свою свободу, третьи – жизнь. Я же, наиболее везучий, замечу также, что хотя я ушел оттуда, мне тоже чего-то не хватает. Я оставил там кусочек своей души.

Господи, спаси Россию».

Испанский библиограф Пабло Санс собрал в своей работе[61]сведения о книгах, выпущенных участниками Голубой Дивизии. Остановимся здесь на воспоминаниях дивизионеров, побывавших на фронте.

Хасинто Мигеларена (1891 – 10.08.1962, Париж), журналист, сотрудничавший в гражданскую войну с АВС, оказался во Второй мировой войне первым испанским корреспондентом, ступившим на русскую территорию вместе с немецкими войсками, и короткое время он оставался в занятом ими Смоленске. В 1942 г. он издал книгу[62], цитата из которой, приводимая П. Сансом, посвящена этому городу (С. 264):

«15 августа 1941 г. Площадь Молотова не в центре – там собор, а в южном районе, где хорошо представлена большевистская архитектура.^..] Немецкие солдаты установили в центре площади Молотова сгоревший русский танк и на нем написали желтой и черной краской указатели направления дорог: «В Витебск», «В Харьков», «В Дорогобуж», «В Москву».

За несколько дней до того, как город пал, в нем был открыт отель «Смоленский». Это большое квадратное здание с амбициозным портиком в древнегреческом стиле, на котором две скульптуры, окрашенные белой известью. Это результат бюджетных расходов Москвы: в нем около трехсот номеров и ни одной ванной комнаты. В каждом номере две железные кровати с матрасами, но без простыней, стул и умывальник, к которому вода поступает по отвесной трубе, выходящей из переборки. Тот, кто решит, что там нет крана, ошибется; названный отвод имеет запорный кран, и только. Также ошибется тот, кто подумает, что хотели построить отель элементарный, большой приют для простого народа. Нет. Отель Смоленский лишен простынь и ванн, но лестница – с сосновыми перилами, почти не отшлифованными, поставленными на мраморные ступени; по бокам живописные картины и огромные искусственные пальмы из зеленой ткани. Всё это дешево и лишено хорошего вкуса. Двери не закрываются; окраска стен очень неровна, словно поверхность какого-нибудь дома из необожженного кирпича; пол из зернистого асфальта, неровный, как море, и всё – только вчера сделанное – осыпается и трескается. Говорили, что здесь кузнецы делали каменную кладку, а каменщики – мебель» (С. 265).