Прощай, детка, прощай - Деннис Лихэйн

— Мистер Кензи.

— Да.

Ее глаза так мерцали в свете, исходившем от экрана, что напомнили мне кошек.

— Они ведь не тронут ее, правда?

— Вы имеете в виду Криса Маллена и остальных из команды Сыра Оламона?

Хелен кивнула.

В телевизоре одна женщина сказала другой:

— Ты, лесба, держись подальше от моей дочери.

Зрители заулюлюкали.

— Не тронут? — повторила Хелен, не отрываясь от экрана.

— Тронут, — сказал я.

Надо было бы сказать ей, что я шучу. Что с Амандой все будет хорошо. Что она вернется и все станет на свои места, а Хелен сможет и дальше пьянеть от телевизора, и спиртного, и героина, и от чего угодно, чем захочет отгородиться от мира, каким бы отвратительным он ни был.

Но ее дочь по-прежнему была неизвестно где, не с матерью, напуганная, пристегнутая наручниками к батарее отопления или к спинке кровати. Рот заклеен скотчен. Или ее уже не было в живых. Причиной этого отчасти послужило потворство Хелен своим слабостям, ее склонность делать то, что хочется, не заботясь о последствиях, отсутствие препятствий для этого и достойного противодействия.

— Хелен, — сказал я.

Она стала закуривать, но никак не могла поднести пламя к кончику сигареты, несколько раз промахивалась.

— Что?

— Вы наконец поймете, что произошло?

Она посмотрела на экран, потом снова на меня. Глаза были влажные и покраснели.

— Что?

— Вашу дочь похитили. Из-за того, что вы украли. Тем, кто ее удерживает, глубоко на нее насрать. И Аманду могут не отдать.

Две слезинки скатились по щекам Хелен, и она утерла их тыльной стороной ладони.

— Знаю, — сказала она, продолжая следить за происходящим на экране. — Я не дура.

— Нет, дура! — сказал я и вышел на задний двор.

Мы стали вокруг холмика, загородив его своими телами от окон соседних домов. Бруссард копнул несколько раз, показался сморщенный зеленый пластиковый пакет. Он выгреб из ямки еще земли, и Пул, оглянувшись по сторонам, нагнулся и потянул за верхушку пакета.

Его даже не завязали, просто перекрутили несколько раз. Взявшись за скрученную часть и держа пакет на весу, Пул дал ему раскрутиться. Складки с шелестом расправились, пакет стал шире. Пул бросил его на землю, пакет приоткрылся, и стало видно содержимое.

В нем лежали старые, потертые купюры, главным образом по сто и пятьдесят долларов.

— Большие деньги, — заметила Энджи.

Пул покачал головой:

— Это, мисс Дженнаро, цена Аманды Маккриди.

До приезда команды судебно-медицинских экспертов мы выключили телевизор в гостиной и рассказали о находке Хелен.

— Вы отдадите деньги в обмен на Аманду? — спросила она.

Пул кивнул.

— И она будет живая?

— Надеемся, да.

— А мне что придется делать?

Бруссард присел на корточки перед Хелен.

— Вам ничего не придется делать, мисс Маккриди. Вам только надо сейчас решить. Мы четверо, — он махнул рукой в нашу сторону, — считаем, что это подход правильный. Но если мое начальство узнает о наших планах, меня отстранят от дела или уволят. Вы понимаете?

Хелен неуверенно кивнула:

— Если узнают, захотят арестовать Криса Маллена.

Бруссард кивнул.

— Возможно. Или, а мы именно так и считаем, для ФБР поимка похитителей окажется важнее безопасности вашей дочери.

— Мисс Маккриди, — сказал Пул, — главное тут — ваше решение. Если хотите, мы сейчас же заявим о находке, сдадим деньги, и пусть этим делом дальше занимаются профессионалы.

— Другие люди? — Хелен взглянула на Бруссарда.

Он прикоснулся к ее руке.

— Да.

— Я не хочу, чтобы другие. Я не… — Она с некоторым трудом поднялась на ноги. — Что мне надо делать, чтобы вышло по-вашему?

— Помалкивать. — Бруссард поднялся с корточек. — Не говорите ничего ни журналистам, ни полиции. Даже Лайонелу и Беатрис не рассказывайте.

— Будете говорить с Сыром?

— Это, наверное, наш следующий шаг, — сказал я.

— Все козыри сейчас на руках у мистера Оламона, — сказал Бруссард.

— А что, если типа последить за Крисом Малленом? Может, он, сам того не зная, выведет на Аманду.

— Этим тоже займемся, — сказал Пул. — Но у меня такое чувство, что они это предусмотрели. По-моему, Аманду надежно спрятали.

— Скажите ему, что я прошу прощения.

— Кому?

— Сыру. Скажите, что я ничего плохого не хотела. Я просто хочу, чтобы он вернул мою девочку. Скажите, чтобы не обижал ее. Сможете? — Она взглянула на Бруссарда.

— Конечно.

— Есть хочется, — сказала Хелен.

— Сейчас добудем вам…

— Нет, не мне. Не мне. Так Аманда говорила.

— Что? Когда?

— Когда я укладывала ее спать в тот вечер. Это последние ее слова, которые я от нее слышала: «Мам, есть хочется». — Глаза Хелен наполнились слезами. — А я ей: «Не беспокойся, детка. Утром поешь». Они ведь ее кормят, правда? Она ведь там у них не голодная? — Хелен взглянула на меня. — Правда же?

— Не знаю, — сказал я.

Сыр Оламон был из скандинавской семьи — рост метр восемьдесят восемь, вес сто девяносто пять килограммов, — но непонятным образом возомнил себя чернокожим. Хоть он и колыхался, как студень, во время ходьбы, из одежды предпочитал флисовые и хлопковые тренировочные костюмы, было бы опрометчиво считать его увальнем, неспособным к резким движениям.

Сыр много улыбался, а в присутствии некоторых людей его, казалось, охватывала неподдельная радость. Несмотря на то что от его выражений, как бы в духе Шафта,[17]многие морщились, было в нем что-то подкупающее и заразительное. Вы слушали его и спрашивали себя: не является ли этот жаргон, на котором в жизни после фильма Фреда Уильямсона и Антонио Фаргаса не говорят ни чернокожие, ни белые, странным проявлением любви к культуре негритянских гетто, расистскому безумию или и тому и другому сразу. Как бы то ни было, иногда у Сыра выходило очень заковыристо.

Но знал я также Сыра, который как-то вечером глянул на парня в баре с такой спокойной враждебностью, что сразу стало ясно, что жить тому осталось минуты полторы. Я знал Сыра, который брал на работу доходяг героинщиц. Они сдавали ему выручку, скатанные в рулончики купюры, стояли, прислонившись к его машине, а он похлопывал их по костлявым задам и снова отправлял на работу.