Лабиринт тайных книг - Паоло Ди Реда

Но чувство вины продолжало мучить Альдуса. Он старался его побороть, убеждал себя, что оно вызвано недавним кошмаром. Может, Джим уже чувствует себя лучше?

Альдус выключил свет. Но именно в тот момент, когда он уже почти заснул, он громко и явственно услышал мольбу Джима: «Не оставляй меня…»

Он должен был бежать к другу и как можно скорее вызвать Этьена.

Джим, медленно, хромая, брел к дому. Он проклинал все, что видели его глаза в этом ставшем для него роковым городе.

Неистребимое желание вернуться в теплое чрево поглощало его. Пришел конец.

«Конец как начало: из ничего — сюда, в мир, а из мира — снова в ничто, в никуда. Почему надо этого бояться?»

Что существовало до его рождения? Ячейка в материнском чреве, ни боли, ни страданий. А еще раньше?

Хотелось наполнить ванну теплой водой и погрузиться в нее. Там он почувствует себя в безопасности и сможет в последний раз принять вызов тигра.

Пока ванна заполнялась водой, а пространство — паром, Джим тщательно сбрил бороду и снова увидел себя в зеркале молодым и красивым.

Вспомнил стихи, которые написал когда-то:

Одни рождаются для тихой радости,

Другие для бесконечной ночи.[20]

В последний раз в тумане различил свой образ.

Медленно, словно исполняя ритуал очищения, погрузился в воду. Он чувствовал себя ужасно — накануне напился до розовых слонов, а потом поддался убеждению Пам попробовать China Pink, розовый героин, который Жан продавал всему Парижу и который Джим так ненавидел.

— Вот, попробуй. И забудь обо всем. Очень просто.

Чтобы не признавать ее победу, он только вдыхал наркотик, как кокаин. А затем все сразу изменилось. Джим почувствовал себя почти героем, но самое главное — он был спокоен, как никогда в жизни. Ему показалось, что он сумеет вернуться в прошлое, что еще все возможно. Прожить за один миг всю жизнь. А впереди у него все светлое и ясное.

Потом свет выключили, и наступила темнота, еще более ужасная и угрожающая. Опять начался раздирающий кашель, кровавое харканье, окрашивавшее воду в розовый и потом в красный цвет.

Это был конец, но страха не было. Джим запрокинул голову и наконец улыбнулся.

Пытаюсь выйти в Интернет с компьютера Марселя. Невозможная задача — телефонная связь внутри квартиры Раймона практически антикварная. Но к счастью, у меня есть кабели, которыми снабдил меня Марсель. И наконец-то я в Сети.

В строке «Поиск» пишу: «Шопен», потом «Мария Валевская». Найденное полностью захватывает меня, я теряю ощущение реальности. Поразительно, несчастная пани Валевская всецело посвятила себя Наполеону. Думаю, что я не смогла бы любить кого-то столь же сильно. Да, у меня случались сентиментальные истории в Новом Орлеане, но можно сказать, что к своим тридцати годам я еще никогда по-настоящему не любила. Читая историю Валевской, я чувствовала себя ближе к ее сыну, чем к ней самой. Ведь и я выросла без отца, даже не знаю его имени. И тоже рано потеряла мать. Правда, Александр Валевский смог добиться многого, даже стал министром французского правительства. Мое же пребывание во Франции пока ни к чему хорошему не привело. И место, которое я могла бы занять в Париже, — пока только камера в тюрьме.

В моей жизни никогда не было авторитетного мужчины, к которому я могла бы обратиться. Возможно, именно это сделало меня неспособной надолго и глубоко привязываться к людям. Единственный любимый и родной мне человек — моя бабушка. Несколько лет назад я собиралась даже обратиться к психоаналитику, чтобы выявить корни проблемы. Но тогда бабушка нашла правильные слова: «Тебе это не нужно. Будь спокойной и никогда не позволяй никому вторгаться в твою интимную жизнь. Тем более завладевать и управлять ею. Ты сама можешь решать свои проблемы».

Из Интернета продолжаю узнавать все новые любопытные вещи. Например, отец Шопена был учителем Валевской и повлиял на ее воспитание. Фредерик родился позже и никогда не был знаком с ней, но какая-то невидимая связь соединяет их судьбы.

Перехожу к биографии Моррисона. Сначала более или менее известные факты, а дальше… три детали. За несколько месяцев до смерти солист «The Doors» жил в том же номере парижской гостиницы, в котором умер Оскар Уайльд, — в комнате номер шестнадцать гостиницы на улице Боз-Ар. Следующий факт напрочь ошеломляет меня: Моррисон был найден мертвым в ванной. Это было на улице… Ботрейи. На той самой улице, где расположен дом, в котором я сейчас нахожусь.

Раймон точно должен знать что-нибудь об этом. Нужно спросить его при первой же возможности.

Третья странность: дата смерти Моррисона в Париже — это день моего рождения. 3 июля 1971 года. Данный факт вообще выбивает меня из колеи, хотя я понимаю, что это просто совпадение. Будто петля затягивается, и я чувствую себя в западне. Чтобы освободиться, углубляюсь в Интернет, изучаю карту кладбища и расположение различных могил.

Моррисон — недалеко от главного входа, чуть справа; Оскар Уайльд — в противоположной стороне; а могила Шопена где-то посредине между ними. Не могу найти на схеме, где точно похоронена Валевская, она даже не упоминается в списках.

Прежде чем закончить поиски, решаю узнать, пишут ли что-нибудь о выставке, которая еще открыта в галерее «Золотой век». Но особенно хочу прочесть новое об «американке, совершившей убийство». Ввожу фамилию «Морсо» и вижу результат. Кровь стынет у меня в жилах.

Пусть Нептун оберегает тебя, путешественник.

Несмотря на то что корабль выглядел слишком тяжелым и скрипел так, будто вот-вот развалится, несмотря на полное отсутствие каких-либо удобств и гарантии добраться до места назначения, несмотря на то что путешествие обещало быть долгим и опасным, — Жак Морсо вздохнул с облегчением, когда увидел, что берег порта Сен-Назер стал отдаляться. Морская вода была плотной И темной, как оливковое масло, и Жак думал, что судну не удастся отойти от берега. Даже ветер не мог помочь кораблю преодолеть сопротивление воды. Морсо уже начало казаться, что у них не получится вырваться отсюда, что они никогда не покинут Францию. Любимую Францию, за которую он боролся и страдал, рискуя жизнью. Но остаться здесь для него означало умереть. Смерть была неминуема — по приказу Екатерины Медичи его бы казнили, как это случилось со многими его друзьями.

Он не мог допустить, чтобы исчез его род, погибла его семья, одна из самых известных в Париже, последним отпрыском которой он являлся. Нужно было во что бы то ни стало отплыть на этом полуразвалившемся корабле, которым командовал капитан, похожий, скорее, на пирата, — знакомый Шарля, кузена Жака, уплывавшего вместе с ним на том же судне.