Кровавое приданое - С. Т. Гибсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я поцеловала его запястье в знак извинения и впилась зубами в кожу. Его кровь была свежей и сладкой, как вызревший виноград, она текла по моему подбородку, пока я жадно пила. Даже осушив его полностью, я бы все равно жаждала еще.
Пока мы с Магдаленой пили, ты держал его за горло, наблюдая, как по его лицу пробегают волны восторга. Он был похож на податливого молодого Христа, распятого между двумя красивыми женщинами, а ты был его крестом.
Алексей тихонько всхлипнул, и на мгновение мне показалось, что он умоляет, чтобы боль прекратилась. Но потом поняла, что он просит большего.
Ты откинул его голову назад и вонзил зубы в яремную вену до самых десен. Тело Алексея пронзила дрожь.
Несколько восхитительных минут мы трое наслаждались им, а потом ты отстранился – твои зрачки расширились от жажды крови, губы покраснели, – и сказал:
– Хватит. Хватит! Он должен оставаться в сознании. Подвиньтесь.
Мы с Магдаленой стряхнули с себя опьянение от свежевскрытых вен и отодвинулись, позволяя уложить Алексея на сиденье. Его золотистая кожа была пугающе бледной, дыхание – неглубоким и тихим. Ты осторожно положил его голову себе на колени, а я промокнула носовым платком холодный пот с его лба, пытаясь найти под пальцами слабеющий пульс. Он умирал, и быстро. У меня в животе поселилось сожаление, холодное и непреклонное. Что мы наделали?
Алексей бессвязно что-то простонал, кажется, твое имя. Ты шикнул на него и вскрыл зубами свое запястье, испачкав кровью белые манжеты.
– Не нужно слов. Просто выпей.
Он приоткрыл губы, и ты капнул ему в рот своей кровью, такой густой и темной, что при слабом освещении она казалась почти черной. Алексей принял ее на язык, как облатку для причастия, и послушно проглотил.
Я ухаживала за Магдаленой во время ее трансформации, но тогда это не напоминало сидение у смертного одра. Я искренне верю, что видела, как в глазах Алексея угас свет – и разгорелся с новой силой, он приподнялся на локтях и начал лакать кровь, стекающую по кончикам твоих пальцев.
Ты рассмеялся серебряным, стальным смехом, и Магдалена захлопала в ладоши от радости. В конце концов, мы наблюдали возрождение, темное крещение для новой, бесконечной жизни. Но меня миновало веселье. Я только что увидела, как юный мальчик отдал свою жизнь стае демонов, которых едва знал. И теперь глубоко в душе я верила, что несу ответственность за него. Я должна была защищать его от жестокости мира, от разрушительного воздействия бессмертия. Даже от тебя, мой господин.
В груди вспыхнул гнев. Я же говорила тебе не делать этого – и вот наша семья снова стала больше, несмотря на наш неизлечимый недуг. Но Алексей распахнул глаза и поймал мой взгляд, гнев уступил место беспощадной нежности.
– С возвращением, маленький принц, – сказал ты с улыбкой, убирая с его лба мокрый от пота локон. – Куда бы ты хотел отправиться?
– Отправиться? – переспросил Алексей, еще окончательно не пришедший в себя. На то, чтобы умереть и снова вернуться к жизни, уходит много сил, и я помнила, как твоя кровь горит внутри, будто лесной пожар. Должно быть, он был настолько дезориентирован, что чувствовал цвета на вкус.
– На медовый месяц! – воскликнула Магдалена, не в силах сдержать волнения. Кажется, я не видела ее такой оживленной уже много лет, но все это все равно казалось мне неправильным. Алексей был юношей, а не заводной куклой, купленной, чтобы развеселить угрюмую маленькую девочку.
И все-таки, может, новая кровь пойдет нашей семье на пользу.
Да, я сразу думала о нем как о члене семьи. Даже несмотря на мои тебе слова о том, что я не приму его в свое сердце. Но ты всегда знал, как распознать ложь, которую я для себя считала правдой, не так ли?
– Выбери город, – сказал ты. – Страну.
– Любую? – спросил Алексей, беря мой носовой платок, чтобы отереть рот от крови.
– В твоем распоряжении вся Европа.
Алексей не думал ни минуты. Он лишь широко, ослепительно улыбнулся, и я с отчетливым ужасом осознала, что уже влюбляюсь в него.
– Париж, – сказал он.
Какое-то время мы счастливо жили в Париже. Ты арендовал для нас три этажа в городском особняке прямо в центре города, который Магдалена ласково называла нашим слоеным пирогом. Он действительно напоминал этот нежный французский десерт. У входа красовались железные ворота с шипами, стены были выкрашены бледно-голубой краской. Для каждого нашелся свой этаж, не говоря о подвале, который ты отвел для своих непостижимых целей. Чем дольше я жила с тобой, тем больше начинала подозревать, что ты не ждал от себя прорывов в науке или часа, когда тебя вдруг озарит. Единственная цель твоих исследований была в удовлетворении твоего ненасытного любопытства, чтобы оно не поглотило тебя, когда ты повернешься к нему спиной. Это было своего рода нарциссическое любовное послание нашему виду: посвятить огромную часть жизни изучению природы вампиров и людей, проводить различия между ними.
Я старалась не думать о том, изучал ли ты других своих невест так же, как нас. Изучал ли еще и их смерть.
Алексей на улицах Парижа чувствовал себя как рыба в воде. Он выходил на двадцать минут по делам и возвращался домой с ворохом новостей о каком-нибудь захватывающем спектакле, политической демонстрации или литературном салоне, куда его пригласили. Понятия не имею, как ему удалось так быстро завести друзей, но я всегда с умилением наблюдала, как он заключает Магдалену в объятия, целует ее и болтает о новой опере, в которую хочет ее пригласить. Ты позволял ему принимать хорошо если каждое пятое приглашение, но их поток был нескончаем. В двадцатые годы Париж бурлил жизнью, дышал, трещал по швам от художников, писателей и влюбленных. Каждый вечер вы с Алексеем выходили прогуляться вдоль Сены и выкурить сигаретку, предоставляя нам с Магдаленой пару уединенных часов, чтобы отдохнуть, посплетничать или упасть в постель.
Каждую ночь мы вместе ужинали: ты вел нас на охоту, словно отец, собирающий вокруг себя выводок шаловливых детей после воскресной мессы. Или оставлял нас справляться самих. Вы с Магдаленой часто ускользали поохотиться ради забавы, но мы с Алексеем предпочитали убивать в одиночку. Я – из-за склонности выуживать жертв из темного логова их грехов, а Алексей –
