Женщина на лестнице - Бернхард Шлинк

Парсифаль… Помнится, во время первого посещения замка он не спросил старца о причине его страданий, а потому не избавил его от них, и с тех пор на Парсифале лежало своего рода заклятье, пока во время второго посещения замка он не задал спасительный вопрос. Как на сей раз он узнал, что необходимо задать вопрос? Откуда мне знать, какие вопросы я должен задать Ирене? В отличие от Парсифаля со старцем, я, по крайней мере, спросил Ирену о ее болезни.

9

На следующий день мы двинулись на запад. Иногда длинные петли эстакады скоростной автодороги, проходившие над или под другими автострадами, несли нас через городские окраины, где мы видели лишь разбитые дороги, пустующие парковки, заколоченные дома, мусорные свалки, а вдали – силуэты небоскребов. Порой дорога останавливала нас посреди города на перекрестке перед светофорами, среди гудящих клаксонами машин, спешащих пешеходов, магазинов и офисов. В сельской местности автострада тянулась широкой, плоской или слегка волнистой лентой вдалеке от городов и деревень, названия которых значились на дорожных указателях, вдалеке от фабрик и ферм. Мы видели леса, кукурузные поля, луга; на лугах порой паслось несколько коров, за кукурузным полем иногда мелькала силосная башня, дымящаяся труба или же клубящаяся паром градирня. На третий день мы уже видели вокруг только пшеничные поля. Они простирались под высоким небом до самого горизонта, взгляд терялся в их бескрайней дали. Изменилась и музыка, доносившаяся из радиоприемника; зазвучали банджо и скрипка, аккордеон и гармоника, немудреные песни о женщинах и любви, простые баллады о сражениях и смерти. Новостные программы сообщали о родео, о ссорах и потасовках, о родившихся и умерших, о школьных и церковных праздниках, раздавленных собаках и сбежавших кошках, о ложных сигналах тревоги и о том, что Христос любит нас. Четырехполосная автострада сменилась двухполосным шоссе, асфальт мерцал в палящем мареве.

Мы ехали не быстро. Ирена опустила стекла и, откинув сиденье, выставила ноги наружу. С первой же строфы она узнавала мелодию песни и принималась ее напевать. Иногда какое-либо новостное сообщение возбуждало ее фантазию, тогда она придумывала к нему целую историю. О том, как Джон Демпси поймал крупную рыбину, рекордную для нынешнего лета. О том, из-за чего возникла ссора между посетителями придорожного кафе. Почему Каталина Фиск не вызвала «неотложку» и умерла, хотя ее можно было спасти.

– Ты боишься смерти?

Закрыв глаза, Ирена погрузилась в раздумье, поэтому я даже решил, что она либо не расслышала моего вопроса, либо заснула. Так бывало, что во время разговора она задумывалась о чем-то другом или ее отвлекала постоянно донимавшая усталость.

– Чувство упущенного… Может, это и есть страх смерти? Ведь что-то остается навсегда несказанным, несделанным, непережитым. Но это чувство преследует меня уже давно. Я давно не могу справиться с ним, чтобы навести порядок.

Продолжать ли вопросы? Задал ли Парсифаль старцу после первого вопроса следующий? Где кончается сочувствие и начинается назойливость?

– Что тебе хотелось бы привести в порядок? То, что ты делала, когда носила крашеные волосы и темные очки?

Открыв глаза, она взглянула на меня:

– Ах, ты об этом?.. Нет, мне хотелось бы еще раз повидать дочку или хотя бы узнать, как ей живется и что она делает. – Она заметила вопросительное выражение моего лица. – В ГДР я вышла замуж и неожиданно для себя, потому что мне было уже слишком много лет, родила дочку. Я не хотела забирать ее у мужа. Думаю, мое бесследное исчезновение стало тяжелым ударом для него… и для Юлии тоже. Он очень нежно относился к нам при всем своем педантизме.

Меня подмывало спросить, почему же она выбрала именно такого мужа. А еще узнать, почему, бросив мужа и дочь, она не пыталась связаться с ними и чего, собственно, боялась с тех лет, когда носила крашеные волосы и темные очки. Неужели она все-таки убила кого-то? Что она ответила Гундлаху? Дескать, была соучастницей? Такой ответ мне ничего не прояснял.

– Я могу съездить в Рок-Харбор, позвонить оттуда в офис, чтобы там узнали, как живет Юлия.

– Сделаешь это после моей смерти? Узнаешь, не нуждается ли она в чем-нибудь? Позаботься, чтобы она получила то, что осталось от наследства моей матери! – Ирена взяла меня за руку.

Мне стало не по себе. А если Юлия действительно в чем-то нуждается? Если ей нужно получить образование? Или необходимо лечение, которое не оплачивается медицинской страховкой? Например, курс психотерапии. Или лечение от наркозависимости. Что, если она не просто наркоманка, а торгует наркотиками или ходит на панель, чтобы заработать на наркотики, или даже совершает ради этого мелкие преступления, не говоря уж о серьезной уголовщине? Дать денег на адвоката, на лечение или на учебу – одно дело. Но разговаривать по ночам с проститутками на берлинских улицах, чтобы в конце концов найти вульгарную и глупую девку, из которой надо сделать нормального человека? Я даже давним друзьям отказывал в просьбе стать крестным отцом их детей, потому что считал это для себя слишком большой ответственностью. Я кивнул.

– Да?

– Да.

– Она была хорошая девочка. Я ушла, когда у нее начался трудный возраст. Вообще-то, она не строптивая, просто временами дулась на меня, и глаза у нее бывали на мокром месте; но когда я спокойно объясняла, почему ей нельзя получить то, что ей хочется, она сразу переставала дуться.

Ирена заплакала. Сначала она тихонько скулила, потом громко разрыдалась; лицо ее изменилось до неузнаваемости: изборожденный глубокими морщинами лоб, широко раскрытый рот. Голова раскачивалась из стороны в сторону, пока не зарылась в подушки.

Слезы! До чего я ненавижу этот дешевый женский прием, заставляющий мужчину чувствовать себя виноватым. Я высоко ценил в моей жене то, что она быстро сообразила: я считаю слезы запрещенным приемом, это меня отталкивает, я этого не приемлю. Могу с гордостью сказать, что мои дети не были плаксами. Старший сын в восемь лет сломал руку, пришел с игровой площадки домой со сломанной рукой; мы с женой тут же отвезли его в больницу, и за все это время он не проронил ни слезинки.

Но как объяснить Ирене, что я не в ответе за ее беды, а потому она не вправе демонстрировать мне свои слезы? Не переставая плакать, она продолжала держать мою руку, не давала мне уйти. Я не мог вынести ее слез, видеть, как она зарылась лицом в подушку, как вздрагивают ее плечи, не мог дольше оставаться в этом нелепом положении, а потому, обняв ее, принялся убаюкивать, пока она не заснула.

Проснувшись у меня на руках, она живо, даже весело взглянула на меня, улыбнулась и сказала:

– Спасибо.

Я не понял, за что она меня благодарит, но не хотел ставить под сомнение то, что, судя по всему, ее обрадовало, а потому улыбнулся в ответ.

10

На полях Среднего Запада начался сбор урожая. Ирена, вспомнив виденную когда-то картинку с комбайнами, которые выстроились рядами на пшеничном поле, спросила:

– Где же техника?