Обман - Валерио Эванджелисти

Подтверждением его слов стал порыв ледяного ветра, качнувший венчики чудовищных цветов.

Катерина Чибо-Варано со скукой наблюдала за шутками и ужимками Зуана Чимадора, мима, паяца и акробата, которого регулярно приглашали на праздники в дома аристократов. Хотя монсиньор делла Каза и был папским нунцием, сквозь стены его палаццо тоже просачивалась карнавальная атмосфера. Этот праздник, как и все прочие городские праздники, отличало развязное поведение венецианской знати.

— Эта пошлость начинает мне надоедать, — прошептала Катерина, когда мим с огромным картонным фаллосом, привязанным к бедрам, начал скакать вокруг актрисы, которая изображала робкую, но очарованную субретку.

— В Венеции так и живут, особенно во время карнавала, — весело отозвался известный скульптор Бенвенуто Челлини.

У него было худое лицо и глаза как у хорька.

— Так легче позабыть о невежественности последних дожей и кровожадности Совета десяти и всей Дзонты[16].

Катерина кивнула. Приехав в Венецию, она уже дважды была свидетельницей того, как приговоренных к казни мучили по приказу наводящей ужас Десятки. Обычно экзекуции проходили на борту гондолы, медленно плывшей по городским каналам мимо запруженных народом набережных. В назидание толпе палачи, вооруженные клещами, ножами и пилами, в буквальном смысле рвали жертву на куски. Растерзанные тела под какофонию криков орошали каналы кровью.

Катерину все это мало интересовало. Жертвами часто были настоящие или подозреваемые содомиты, то есть личности отвратительные. Или же казнили заговорщиков, чаще подозреваемых, чем настоящих. В обоих случаях они не имели права на жалость — чувство, на которое Катерина была до чрезвычайности скупа.

— Понимаю, — ответила она, — Сластолюбие как реакция на террор. Но не это меня поражает, а тот факт, что подобные представления разыгрываются в доме священника.

Произнося эту тираду, Катерина заметила, что многие маски без зазрения совести целовались, мужчины на виду у всех ласкали женские груди. Дамы благосклонно принимали знаки внимания даже от вовсе незнакомых мужчин. Может, черные маски были призваны скрывать не столько лица, сколько румянец стыда? Сомнительно: ведь только в Венеции дамы всех возрастов носили декольте, которые, по существу, ничего не скрывали.

Бенвенуто Челлини рассмеялся.

— Клир во всем следует понтификам, а те отнюдь не подают примера целомудрия. Как минимум в течение двух веков. — Его острый взгляд сделался почти серьезным, — Впрочем, вы ведь тоже пользуетесь либеральностью монсиньора делла Каза. Не думаю, чтобы другой нунций принимал в своем доме женщину, отлученную от церкви.

Замечание могло бы прозвучать бестактно, но Катерина знала о необычайной дерзости Челлини и высоко ценила это качество.

— Меня пригласил не монсиньор, а венецианские послы, Пьер Филиппо Пандольфини и падре Пьетро Джелидо.

Челлини притворился, что вздрогнул.

— Персонажи мало сказать мрачные. Поглядите-ка, они держатся особняком. Нынче Папа и Козимо Медичи не больно-то друг друга жалуют.

Катерина взглянула на венецианских дипломатов, застывших у самой сцены, где вытворял свои непристойные кульбиты Зуан Чимадор.

— Сказать по правде, возле Пандольфини вьются две дамы. В одиночестве только Пьетро Джелидо. Наверное, благодаря своей репутации лютеранина.

— Что вы говорите, герцогиня? Я был уверен, что он убежденный противник Реформации. Разве не он несколько лет тому назад руководил во Франции истреблением вальденсов?

Катерина покачала головой.

— Он, но не стоит слишком удивляться. Это фанатик, готовый перейти в любую веру, которая поддержит его фанатизм. Этакий Савонарола на службе у Медичи. Сейчас он содрогается от зрелища падения нравов. Вы правы, мрачная личность.

Эти слова она произнесла, не скрывая восхищения. Правильные, суровые черты монаха и вправду поразили ее с первой встречи.

Тем временем к ним приблизился высокий бородатый толстяк, начавший уже лысеть с висков, одетый в пышный костюм, отделанный кружевом и золотым шитьем. За ним шел господин с тонким и умным лицом, одетый так же элегантно, но гораздо строже.

— Челлини! — крикнул первый, перекрывая музыку звучным, мягким голосом, — Ты всех знаешь. Сделай милость, представь меня вон той очаровательной курочке, что появилась без маски! Она покоряет с первого взгляда! На доне Мендосе чуть штаны не лопнули, так он разгорячился. — В голосе колосса появилась грусть: — Но девчонка больно робкая, она смущается и краснеет.

Челлини расхохотался.

— Пьетро, ты говоришь непристойности в присутствии дамы, — Он указал на Катерину, — Позволь представить тебе герцогиню Чибо-Варано, родственницу Риччарды, которую ты должен хорошо знать. Герцогиня, это Пьетро Аретино, знаменитый писатель и большая свинья.

Катерина улыбнулась.

— О, мне известно это имя, а также обе добродетели его владельца.

В этой чувственной атмосфере она была как рыба в воде. Ей казалось, что признаки старения, которые она с тоской все чаще у себя обнаруживала, растворяются в розовом свечении эроса.

Аретино уставился на нее так нагло, что она смутилась.

— Я пошутил. Речь шла о неоперившейся пичуге среди ласточек, можно сказать, о королеве срамных губ!

Словно не догадываясь, что сказал непристойность, он элегантно поклонился и указал на своего спутника.

— Герцогиня, позвольте представить вам дона Диего де Мендосу, посла его величества императора Карла Пятого в Венеции.

Катерина выждала, пока испанский гранд тоже поклонится, потом обменялась с ним чуть заметной улыбкой.

— Мы хорошо знакомы с доном Мендосой.

Посол промолчал, но по его глазам было видно, что так оно и есть. Пьетро Аретино не уловил этих знаков или сделал вид, что не уловил. Его заботило другое.

— Где же она? А, вон она! — Он указал на угол зала, где стайку девушек атаковала толпа молодых людей. — Герцогиня, видите вон ту девушку в зеленом бархатном платье? Она одна без маски. Вы, случайно, с ней не знакомы? Дон Диего дышать перестал, как ее увидел. Еще умрет от приступа страсти.

Имперский посол отпарировал:

— Вечно ты преувеличиваешь, Пьетро. Конечно, кобылка хороша…

— Но надо же, чтобы тебя кто-нибудь ей представил, и лучше, чтобы женщина. Вы когда-нибудь ее видели, герцогиня?

— Еще бы: это моя дочь.

Ответ Катерины прозвучал холодно, хотя она и улыбалась. Ее уязвило не то, что Джулия стала объектом вожделения, а то, что ее самое предпочли более юной особе. И она спросила себя, не совершила ли она ошибки, предложив Джулии одеться по венецианской моде. В таком наряде девушка излучала необыкновенное обаяние и становилась слишком сильной соперницей.