Унесенные ведром - Дмитрий Подоксенов

Все оживлённо зашевелились, задвигали стульями. Кто-то побежал за оружием, остальные же, накидывая на плечи тёплые вещи, потянулись на улицу. Как только Фёдор поднялся со стула, на его плечи чья-то заботливая рука накинула удобную и лёгкую дублёнку.

— У нас тут в лесу «полигон» небольшой имеется, — крутясь ужом вокруг степенно шагающего Фёдора, распинался Грабля. — Чтобы форму не теряли, так сказать.

— Это правильно, — доверительно сообщил ему Сивцов. — Форму терять никак нельзя. Я вот однажды вышел из отпуска, сам понимаешь — в отпуске не чертил ничего, отвык. И что же ты думаешь? — он посмотрел на Граблю, выдерживая убийственную паузу. Судя по тому, как преданно смотрел на него бандит, Грабля в этот момент не думал ровным счётом ничего, поэтому Фёдор продолжил: — Вышел я, значит, на работу и в первый же день запорол напрочь очень важный чертёж. Вот. Это и называется — потерять форму, — он посмотрел на своего спутника, убедился, что тот абсолютно ничего в этой притче не понял и, многозначительно хмыкнув, продолжил шествовать.

На «полигоне» стояло много ящиков с пустыми стеклянными бутылками и пивными жестянками.

— Мы сюда всю посуду стаскиваем после пьянок, — радостно пояснил Фёдору Поршень. — А потом на ней тренируемся! — он достал из-за пояса огромный чёрный пистолет, чем жутко перепугал дорогого гостя. По счастью, Поршень не заметил реакции увидевшего оружие «профессионального убийцы».

Стреляли долго и самозабвенно: перебили целую кучу стеклотары, сожгли уйму патронов, раз двадцать бегали выставлять на «огневой рубеж» новые бутылки. Фёдор тщательно делал вид, что его вся эта возня не больно-то и интересует. Наконец, братва выдохлась. Все закурили, медленно отходя от азарта «соревнований».

— Ну что, Быня, — подошёл вдруг к Сивцову Турист. — Укатаешь пацанов?

— В смысле?.. — промямлил Фёдор.

— В том смысле, что покажи им настоящий класс, — не отставал Турист. — Пусть братва поучится, как стрелять надо. Ну как, пацаны, посмотрим? — обратился он к окружающим.

— Посмотрим, посмотрим! — на разные голоса возрадовались «пацаны».

— Тебе из чего привычнее, Быня? — поинтересовался подлый Турист. — Какое оружие предпочитаешь?

— Любое, — пробормотал Сивцов, чтобы не попасть впросак. — Мне без разницы.

— Тогда держи, — Турист протянул Фёдору «калашников» и обернулся: — Поршень, наряди-ка нам вон ту ёлочку…

Поршень живо подхватил несколько бутылок, подбежал к невысокой ёлке и стал «украшать» её бутылками, насаживая их горлышками на пушистые ветви. Первую бутылку он водрузил на самую верхушку деревца, куда в новогодние праздники обычно ставят звезду.

Сивцов стоял с тяжёлым автоматом в руках и лихорадочно вспоминал порядок стрельбы из автоматического оружия: когда он получал высшее образование, их возили на военные сборы и даже давали разок пострелять точно из такого же автомата. Что-то вспомнив, он передёрнул затвор, который зловеще лязгнул, положил один палец на спусковой крючок и стал ждать, пока Поршень закончит приготовление «мишеней».

Воронёная железяка сильно оттягивала руки, и Фёдор попытался перехватить её поудобнее.

Длинная автоматная очередь, прогрохотавшая в ту же секунду, явилась для всех присутствующих настоящим откровением. Особенно неожиданной стрельба стала для двоих: для самого Сивцова, который несколько бесконечных мгновений пытался безуспешно усмирить бьющийся в его руках АКМ, прежде чем догадался отпустить курок, и для Поршня, которого спасло какое-то звериное чутьё — он лежал, прикрыв голову руками, в снегу под ёлкой и трясся мелкой дрожью.

Вся спина заново родившегося была засыпана битым стеклом — на ёлке раскачивались одни лишь отбитые бутылочные горлышки. На деревце не осталось ни одной целой бутылки, кроме того, многие другие ветви были также перебиты пулями и болтались на одном честном слове.

— А чё он так долго вешал? — извинился Фёдор, имея в виду случайность происшедшего выстрела из-за своих уставших рук. Но его, как и водится в таких ситуациях, поняли по-другому.

«Во псих…» — прошептал кто-то.

— Помогите Поршню, — сказал Турист, беря из рук Сивцова орудие устрашения. — Ну ты даёшь, Быня. Не боялся в него попасть? Хотя, с такой стрельбой, — он оглянулся на многострадальную ёлочку, — можно не волноваться: попадёшь туда, куда хочешь. Здорово, Быня, просто высший класс! — он восхищённо прицокнул языком. — Возьмёшь в ученики?

— Возьму, — легкомысленно пообещал самый меткий ковбой к западу от Миссисипи. Он уже отошёл от потрясения и радовался, что так здорово выдержал неожиданное испытание.

— Только Поршня ты, конечно, зря так перепугал, — вздохнул будущий ученик. — Парень сейчас неделю под себя делать будет.

— А чё он так долго вешал? — упёрся Сивцов. — Вешает и вешает, вешает и вешает… Я ждал-ждал, ждал-ждал, ну и…

— Понятно, — вздохнул Турист. — Пошли, возвращаться пора, да и холодает, похоже…

Когда все снова сидели за столом у камина, через холл под руки провели Поршня. Он пускал слюни и улыбался. Ему дали с собой бутылку коньяка и отправили спать. Когда Фёдор вновь увидел свою недавнюю жертву, ему стало ужасно неудобно за то, что он так напугал неплохого, в принципе, парня. Чтобы как-то отвлечься от мук совести, Сивцов набросился на отбивную, лежавшую перед ним на тарелке, и стал яростно терзать её ножом, бубня при этом: «Вешает и вешает, вешает и вешает…» Услышав этот грозный сивцовский клич, соседи по столу втянули головы в плечи и тоже уткнулись носами в тарелки.

Фёдора больше не пытали по поводу штурма спецназом папановской квартиры — верили, что такой человек не то что какого-то майора Сомова, самого господа бога оглушить может, и ничего ему за это не будет — весовые категории не те. Поэтому разговаривали, в основном, на отвлечённые темы: о том, как по-детски засыпался на очередном, совсем несложном деле Толя-Троллейбус; сколько анаши минимум надо выкурить на пятерых, чтобы всех пятерых «реально торкнуло», и даже — почему все женщины в правительстве Российской Федерации какие-то ненормальные и кто их таких выбирал.

После этой злободневной сатиры все заспорили, кто же на самом деле отец Хакамады: половина уверенно утверждала, что он, судя по фамилии, японец, другая же половина насмерть стояла за южного корейца, ссылаясь на газету «Жёлтые страницы Алапаевска». Едва не дошло до драки с поножовщиной, но тут вмешался Сивцов.

— Мамымеец, — произнёс он с набитым ртом.

— Что? — как можно вежливее переспросил Грабля.

— Адыгеец, — прожевав, ответил Фёдор. — Отец её. Я точно знаю.

Спорить не рискнули. Даже Чибис, сам адыгеец по национальности, промолчал, хотя наверняка знал, что фамилия «Хакамада» крайне редко встречается на территории республики Адыгея.

Наконец, истопилась баня. Сивцову торжественно поднесли новый, в упаковке, роскошный махровый халат. Где-то далеко, за полторы тысячи километров отсюда, несчастный Ефим Бабурин в очередной раз лопнул от зависти.