Красная трава - Борис Виан

— Хорошо, хорошо, — быстро сказала Аглая, — этот пункт мыразобрали: вы любили женщин. В чем же это выразилось?

— Не так быстро, — возразил Вольф. — Чего только не было…чтобы меня затормозить…

— Чего, например? — сказала Элоиза.

— Сплошное безумие, — вздохнул Вольф. — Столько всякихглупостей… всяких истин… и предлогов. Сначала о последних. Образование,например. Я убеждал себя, что оно важнее.

— Вы и сейчас еще в это верите? — сказала Аглая.

— Нет, — ответил Вольф, — но я не строю иллюзий. Если бы япренебрег образованием, я сожалел бы об этом точно так же, как сожалею сейчас,что уделял ему слишком много времени. Затем — гордыня.

— Гордыня? — переспросила Элоиза.

— Когда я вижу женщину, которая мне нравится, — сказалВольф, — мне никогда не придет в голову сказать ей об этом. Ибо я считаю, чтоесли я хочу ее, то, следовательно, кто-то другой наверняка должен был хотеть еедо меня… и я испытываю отвращение к замещению кого-то, кто, без сомнения, стольже ей любезен, как и я.

— В чем вы тут видите гордыню? — сказала Аглая. — Милыйюноша, это всего-навсего скромность.

— Я понимаю, что он имеет в виду, — объяснила Элоиза. —Полноте, какой уж тут, в самом деле, любовный пыл, коли вы про себя считаете,что раз вам она приглянулась, то приглянулась и другим… это и есть возводитьсвое суждение в ранг всеобщего закона и выдавать своему вкусу патент нанепогрешимость.

— Так я себе и говорил, — согласился Вольф, — и еще я думал,что мое суждение ничуть не хуже суждения кого-то другого.

— И находили в этом удовольствие, — сказала Элоиза.

— Именно об этом я вам и говорю, — ответил Вольф.

— Какой причудливый подход, — продолжала Элоиза. — Не прощели было бы признаться открыто в том, что женщина вам понравилась, если бы такоеслучилось?

— Здесь мы касаемся третьего из моих поводов-предлогов ксдержанности, — сказал Вольф. — Если я встречаю женщину, которая меняпрельщает, мой первый рефлекс действительно побуждает меня откровенно ей в этомпризнаться. Но, предположим, я говорю ей: «Не хотите ли заняться со мнойлюбовью?» Часто ли она ответит мне столь же откровенно? Пусть бы она ответила:«Почему бы и нет?» или «Еще чего!» — и все было бы так просто, но они отвечаютувертками… глупостями… или разыгрывают из себя недотрог… или смеются.

— Ну а если женщина спросит то же самое у мужчины, —возразила Аглая, — разве он будет честнее?

— Мужчина всегда соглашается, — сказал Вольф.

— Допустим, — сказала Элоиза, — только не путайтеоткровенность с грубостью… Ваш способ выражаться в этом случае немногобесцеремонен.

— Уверяю вас, — сказал Вольф, — что на тот же вопрос,выраженный с той же четкостью, но в более вежливых формах, чего, как вамкажется, ему не хватает, все равно никогда не бывает честного ответа.

— Надо быть рыцарем! — жеманно протянула Аглая.

— Послушайте, — сказал Вольф, — никогда я не заговаривалпервым с незнакомкой — хотела она того или нет, — поскольку считаю, что у нееровно столько же прав на выбор, как и у меня, это с одной стороны, и с другой —поскольку мне всегда претило ухаживать, следуя испытанному рецепту: разговоры освете луны, таинственности ее взгляда и бездонности улыбки. Я же, что вы отменя хотите, я думал о ее грудях, о ее коже — или спрашивал себя, будет ли она,если ее раздеть, и в самом деле блондинкой. Что касается рыцарства… Еслипризнаешь равенство мужчины и женщины, то достаточно вежливости, и нет никакогорезона относиться к женщине вежливее, чем к мужчине. Нет, женщины не искренни.

— Ну как могли они остаться столь прямодушными в обществе,которое их притесняет? — сказала Элоиза.

— Вы безрассудны, — перещеголяла ее Аглая. — Вы хотитеотноситься к женщинам так, как следовало бы, если бы их не сформировали векарабства.

— Возможно, они подобны мужчинам, — сказал Вольф, — так ядумал, когда хотел, чтобы они выбирали наравне со мной; но они привыкли, увы, кдругим методам, и им никогда не избавиться от рабства, если они не начнут вестисебя по-другому.

— Тому, кто в числе первых, всегда попадает по первое число,— нравоучительно сказала Аглая. — Вы лишний раз подтвердили это, пытаясьобходиться с ними так, как вы это делали, — вы были правы.

— Да, — сказал Вольф, — но пророки никогда не правы в своейправоте: доказательством этому то, что их всех похерили.

— Признайте, — сказала Элоиза, — что, несмотря на, бытьможет, и в самом деле существующую, но в любом случае вполне извинительнуюскрытность, все женщины, я повторяю, достаточно чистосердечны и искренни, чтобыдать понять, что вы им нравитесь, если это так.

— Это как же? — сказал Вольф.

— Своим взглядом, — томно сказала Элоиза.

Вольф сухо рассмеялся.

— Простите меня, — ответил он, — но в жизни я не смогпрочесть ни одного взгляда.

Аглая бросила на него суровый взгляд.

— Скажите лучше, что не осмеливались, — презрительнооткликнулась она. — Или боялись.

Вольф в смущении взглянул на нее. Старая дева вдруг вселилав него какое-то неясное беспокойство.

— Естественно, — с усилием сказал он. — К этому я иперехожу.

Он вздохнул.

— Чем я еще обязан своим родителям, — сказал он, — так этоболезнебоязнью. Да, мой страх подцепить что-то мог сравниться только с моим жежеланием переспать со всеми девицами, которые мне нравились. Конечно, этокасается тех поводов-предлогов, о которых я вам говорил: желания непренебрегать работой, боязни навязать себя, отвращения к ухаживаниюунизительным для женщин, с которыми я хотел быть откровенным, способом, — ясебя усыплял и ослеплял, но на дне всего этого таился глубокий страх, наследиелегенд, которыми меня напичкали под прикрытием широты взглядов, сообщая мне ссамого отрочества, чем я рискую.

— Из этого следует? — сказала Элоиза.

— Из этого следует, что вопреки своим желаниям я оставалсяцеломудрен, — сказал Вольф, — что в глубине, как и в семь лет, мое слабое телобыло довольно запретом, к которому оно приспособилось и против которого мой духвроде бы боролся.

— Вы во всем были одним и тем же, — сказала Аглая.

— В своей основе, — сказал Вольф, — физические тела вместе сидентичными рефлексами и потребностями почти подобны — к ним добавляется суммапредставлений, обусловленных средой и более или менее согласующихся с онымипотребностями и рефлексами. Можно, конечно же, попытаться изменить этиприобретенные представления. Подчас это удается, но с определенного возраста иморальный скелет тоже утрачивает свою гибкость.