Женский день - Мария Метлицкая

– А откуда ты знаешь? – спросила Вероника.

– Начитанная, – усмехнулась Вика. – Книги люблю. А там все написано.

Через три месяца они поженились. Свекровь обняла Веронику и сказала, что она абсолютно счастлива – именно о такой невестке она и мечтала.

Веронике хотелось спросить – о какой такой? Но, естественно, она не спросила.

И с той поры ей постоянно казалось, что она проживает не свою жизнь. Не она должна была приехать в Москву. Не она должна была получить такую должность, к тому же так легко и так быстро. Не ее должны были пригласить в знаменитый роддом. И не ей должен был встретиться Вадим. Не ей! А хорошей столичной девочке из профессорской, скажем, семьи. И на свадьбе Вадима и этой самой девочки должны были сидеть по обе стороны родители жениха и невесты – Вера Матвеевна и родители девушки – мать и отец. И им было бы что обсудить друг с другом.

Но все было совсем не так. Вероника так и не решилась рассказать правду о своей семье – духу не хватило. Она придумала историю. Отец погиб зимой на охоте. Заблудился и просто замерз. Мать отправилась с мужиками на поиски. Простудилась. От горя не захотела ехать в больницу и умерла от воспаления легких. Потому что не лечилась. Отмахивалась – какая разница? В смысле – теперь, какая разница теперь? Как жить без любимого мужа?

Так Вероника осиротела. Воспитывала ее бабушка. Да и ее не стало, когда Вероника уехала в Р. Бабушка умерла от старости.

– И никакой родни? – удивлялась свекровь. – Никого? Никого, кого можно пригласить на свадьбу?

Никого. Совсем никого.

Вера Матвеевна горестно качала головой, гладила Веронику и вытирала слезы.

– Бедная девочка, – твердила она, – бедный ребенок!

А «бедная девочка» сходила с ума от малодушия и вранья. И все же сказать правду так и не смогла.

Жили они все вместе – Вадим был очень привязан к матери. Да и Вероника полюбила свекровь всей душой. Хозяйство вела Вера Матвеевна. Иногда, пару раз в неделю, приходила домработница Шура. Вероника не знала магазинов, готовки и прочих хозяйственных трудностей. А однажды призналась, что совсем не умеет готовить. В поселке все было просто – жили с бабушкой бедно. Картошка, капуста, грибы.

Свекровь рассмеялась.

– Захочешь – всему научу! А не захочешь – сачкуй. Вот не будет меня, тогда жизнь и научит, – грустно вздохнула она и улыбнулась.

Вероника обняла ее за плечи.

– Вы… живите, пожалуйста!

Они с мужем пропадали на работе. Домой возвращались поздно. Шура накрывала на стол, и они со свекровью садились напротив и любовались своими «ребятами».

Потом родился Данечка, и здесь основные тяготы снова взяла на себя свекровь.

При этом еще и посмеивалась: «И когда только успели дитя народить? При вашей-то занятости!»

На работу Вероника вышла через четыре месяца после родов.

По сыну, конечно, скучала, работы, в том числе и научной (Вероника писала диссертацию), становилось все больше, а свободного времени почти не было. Вот тогда-то и пригодились тетрадки старого профессора. Она долго не могла их открыть – почему-то не поднималась рука. Однажды ночью, когда совсем не спалось, открыла. Читала всю ночь, а когда в окно стал просачиваться робкий туманный рассвет, задумалась: взять и использовать материал – безусловно, принести огромную пользу. Вот только называется это – присвоить. Присвоить чужой труд, чужие гениальные мысли. Имеет ли она на это право? Думала долго, почти неделю. А потом решила – ладно. Если от этого хоть одному человеку, хоть одной женщине будет добро, значит, все правильно. Перед защитой, когда диссертация была готова, обратилась в научный совет – с тем, чтобы на монографии указать фамилию профессора. Ей отказали – кому это нужно? Человека давно нет в живых, какой-то заштатный провинциальный преподаватель. Глупости какие-то!

И она согласилась. А надо было настоять. Просто настоять, чтобы не мучиться всю оставшуюся жизнь. Смелости не хватило. Или силы духа? Это ведь разные вещи.

И снова, глядя на сына, мужа и свекровь, Вероника думала, что все это не может принадлежать ей. Ей, девчонке из поселка Приватное. Из неблагополучной и пьющей семьи. Дочери бывшей заключенной. Детдомовке. Забытой всеми на свете. Не может!

Не может у нее быть такая семья и такое вот счастье!

А ведь было! Только… Неспокойно было на сердце. Потому что лгала. Потому что все утаила. Потому что было невыносимо стыдно – стыдно скрывать и стыдно признаваться. Потому что по-прежнему свербила мысль: «Я занимаю чужое место».

Иногда она смотрела на мужа и думала: «Люблю ли я его? Этого прекрасного, достойного человека. Замечательного отца. Замечательного сына. Исключительного мужа. Способного и цельного человека. Как узнать, как проверить, люблю ли? Я, никогда не знавшая, что такое любовь? Я, которую этой самой любовью так обделили? Что чувствуют влюбленные люди? Потребность в любимом человеке, зависимость от него – духовную и физическую? Невозможность представить себя без него? Страх потерять? Трепет от его прикосновений? Что испытываю я? Смогу ли прожить без него? Пойти за ним на край света? Потерять все, только чтобы быть рядом? Пройду ли все трудности, что нам предстоят?»

Не находила ответов. Недолюбленная, брошенная, одинокая. Смелая и робкая девочка, прошедшая через ад. Не понимающая, что такое любовь.

Не могла она ответить на вопросы, которые задавала самой себе.

Ей, закаленной в несчастьях, казалось, что можно перетерпеть любую беду. Уже ничего не страшно. Особенно после смерти любимой подруги.

И еще мучило – раз она так неуверена… Имеет ли она право быть рядом с Вадимом? С тонким, трепетным, нежным, чувствительным Вадиком? Она – истукан, ледышка, каменная баба, не способная на сокровенные слова, отчаянные, откровенные, волнующие нежности?

Все, что он давал ей, она принимала смущенно, застенчиво, робко. Никак не решаясь на такой же ответ. От смущения или от душевной скупости? От душевной и телесной? Она не могла открыть ему объятия и утонуть в них, забыв обо всем. Есть же женщины, неспособные, ну, как бы это сказать… К отдаче. Значит, она одна из них.

Она принимала его любовь. Принимала и ценила. Очень ценила. Но… так же ответить на нее не могла. Просто не получалось. И ей казалось, что она опять врет. Снова врет дорогому и прекрасному человеку. Который всего этого, естественно, не заслужил.

Еще помнила, как говорила ей Вика: «Ты замороженная, заиндевелая. Просто холодильник, а не женщина!»

Вот чудеса – Вероника никогда не влюблялась! Ни разу за всю свою девическую жизнь! Разве не патология? Не изъян женской натуры?

Вика влюблялась постоянно, страдала, писала наивные стихи и бегала на свиданки и танцы.

А она, Вероника, так и не отвыкла не доверять. Так и не привыкла делиться, разделять свои сложности – даже с самыми верными и родными людьми.