Эксгибиционистка. Любовь при свидетелях - Генри Саттон

— Я не хотела, — сказала она.

— Кажется, я понимаю, чего вы добиваетесь, — сказал он.

— Нет, я сама не знаю. Не знаю. Мне все равно.

— Если даже вам все равно, то это дела не меняет.

— Да нет же, мне не все равно. Как же мне может быть все равно? Хотела бы я, чтобы мне было все равно.

— Я не хочу показаться навязчивым, — сказал Фредди, — но не хотите ли прогуляться?

— Да, — сказала она. — Мне надо немного проветрить мозги.

Карлотта скинула туфли. Фредди снял ботинки, и они вышли на воздух. Они догадались потушить лампу в коридоре, чтобы их фигуры не появились в снопе света из дверного проема. Они молча шли к озеру, осторожно ступая по подстриженной траве, и свернули влево к зарослям декоративного апельсинового дерева, росшего около причала. У кустарника Карлотта остановилась.

— Дальше я пойду один, — сказал Фредди.

— Ладно, — согласилась Карлотта.

Она стала ждать. Прошло несколько минут, и она почувствовала, что ее душит смех. Это было очень глупо, совсем по-детски, очень глупо. Но она не рассмеялась.

Вернулся Фредди.

— Боюсь, нам надо вернуться, — сказал он почти неслышным шепотом, проговаривая слова одним дыханием, так что ей пришлось читать по губам.

— Нет, — сказала она. — Подождем здесь.

— Не будем.

— Подождем, — повторила она.

Она пошла к озеру, прямо туда, откуда вернулся Фредди.

Луна была в последней четверти, но, отражаясь в воде, ее слабый свет казался чуть ярче. И все равно она сначала ничего не могла рассмотреть. Нет, там на траве за причалом виднелось что-то белое — оно двигалось. Она пошла, крадучись, по черной траве прямо туда. И увидела это. Их. И подумала: как странно, что она ничего не почувствовала. Она думала о том, какие чувства должна была испытать, увидев их при тусклом сиянии луны. Но она ничего не почувствовала, кроме легкого любопытства, смешанного с легким омерзением. Зрелище оказалось куда менее впечатляющим, чем запомнившееся ей совокупление крабов, на которых она набрела как-то майским вечером на морском берегу в Мэне. Карлотта стояла, чувствуя, как бриз треплет ее волосы, и думала, что эти двое, должно быть, совсем не возбуждают друг друга, и потом вдруг поняла, что должна испытывать хоть немного неловкости, но — не испытывала. Вспомнив, что Фредди все еще прячется в кустах и ждет ее, она пошла назад. Они вернулись в дом.

— Мне очень жаль, — сказал Фредди.

— Что ж, отличный получится материал для журнала.

— Теперь это уже не важно.

— Ты милый, — сказала она.

— В этом вся моя беда, — сказал он.

Он пошел к себе, а она к себе — и легла в кровать. Она не спала и все думала, что же с ней происходит. Она казалась самой себе каким-то чудшцем. Ей подумалось, что она вот сейчас может взять пистолет, побежать туда, убить их обоих и, возможно, будет оправдана, потому что судьи примут во внимание, что ее обуяла слепая, на грани помешательства, ярость. Но ярости она не ощущала. Она вообще ничего не ощущала.

Она слышала, как они вошли в дом. Слышала, как Джослин поднялась в свою комнату, но Мередит остался внизу. Он что, боялся прийти к себе в спальню, к своей жене, лечь в собственную постель? Или он ждал, пока она уснет? Или чувствовал свою вину? Или восхищался собой, словно призовой жеребец на зеленом пастбище? Она тихо лежала и прислушивалась. Вот зазвенел лед в стакане. Прошло еще немало времени, прежде чем до нее донесся новый звук. Он поднимался по лестнице. Он вошел в комнату и начал раздеваться. Как все сложно! Ему пришлось опять одеться, чтобы он смог войти сюда и раздеться. Она подавила смешок.

— Ты не спишь, милая?

Она молчала.

— Карлотта, ты не спишь?

Ни слова.

— Карлотта? Ничего же не случилось. Мы просто ходили купаться. Вот и все.

Его ложь разозлила ее куда больше, чем увиденное. Она лежала, не шелохнувшись, и больше он к ней не обращался. Он залез в постель и почти мгновенно уснул. Ну конечно. Он всегда сразу засыпал после занятий любовью.

Карлотта задремала лишь на рассвете.

Утром она все еще чувствовала себя разбитой. Она решила, что это от бессонной ночи, и не встала. Она попросила служанку принести ей завтрак в постель и не вышла даже после завтрака. Как бы было здорово, подумала она, вот так завернуться в простыню и вообще не вставать. Но в дверь спальни постучали. Забавная очередь из трех коротких стуков.

— Фредди?

— Да. К вам можно?

— Да. Входи.

— Как вы узнали, что это я?

— Не знаю. Просто догадалась.

— Боюсь, у меня для вас малоприятные новости.

— Ты все шутишь.

— Нет. С вами хочет поговорить Джослин.

— О господи! Это еще зачем?

— Взять интервью. Зачем же еще.

— Ну конечно, зачем же еще.

— Что мне ей сказать?

— Только не сейчас. Скажи ей, что у меня все еще болит голова. Скажи — после обеда, а может быть, завтра. Как только мне станет лучше.

— О’кэй. Так я и скажу.

Так он ей и сказал и пришел к Карлотте сообщить, что назначил встречу на следующее утро.

— Спасибо.

— Это моя работа.

— Ты хорошо работаешь. А как насчет того, чтобы немного отвлечься от работы?

— В любое время.

— Тогда сейчас. Давай… Не знаю, что. Давай сыграем в карты, что ли.

— Отлично. Я принесу карты, — сказал он.

— Захвати еще и водки.

— Вот это другое дело! — сказал он.

Он принес колоду карт и бутылку водки. Они играли в карты, пили, и Фредди рассказывал ей забавные истории и вообще занимал ее своей любезной болтовней. Карлотте вдруг пришла в голову мысль, что ведь она делает нечто очень неприличное, по крайней мере, для постороннего глаза: лежит в постели, пьет с мужчиной у себя в спальне. Ах, развратница! Нет, она была бы развратницей, если бы Фредди был настоящим мужчиной. А она — настоящей женщиной. Она никогда не изменяла Мередиту именно потому, что это было для нее очень легко и совершенно безопасно. Но после нескольких партий и после пяти или шести рюмок, все стало казаться ей ужасно несправедливым. Она и сама толком не понимала, что же именно было несправедливым, но так уж ей казалось. Все казалось вопиюще несправедливым. Что ей приходится быть с Фредди. Что Фредди приходится быть с ней. Что они так привязаны друг к другу, эти два бракованные изделия, сошедшие с конвейера рода человеческого. Это было чертовски несправедливо.

— Фредди, — сказала она резко, — а ты всегда был педиком?