Книга без переплета - Инна Гарина

— Стало быть, вы находитесь в том же положении, что и мы с Фирузой, продолжала Елена. — Увы, Михаил Анатольевич… боюсь, что вы ничем не сможете нам помочь.

— Я надеюсь, — твердо сказал Овечкин. — Главное, что вы мне верите. Я все-таки мужчина, и вдруг… если только мне удастся выбраться отсюда, я подниму на ноги всех! Я приведу милицию…

Она вновь подняла руку, останавливая его, и грустно улыбнулась.

— Вы никого не приведете, даже если вам удастся выбраться. А если и приведете, мне это ничем не поможет.

— Почему?

— Потому что Басуржицкий утверждает, что я сумасшедшая, требующая присмотра, и имеет неопровержимые доказательства.

— Какие? Да стоит любому поговорить с вами…

— Вот именно. И этот любой сразу же убедится, что Басуржицкий говорит правду.

— Но почему? — снова воскликнул Овечкин.

Елена беспомощно посмотрела на него.

— Вы же не выслушали меня до конца, Михаил Анатольевич. Вы так уверены… но…

Она оглянулась. По дорожке между кустами камелий шла Фируза с книгой в руке. И когда девушка поравнялась с ними, Елена с тяжелым вздохом обратилась к ней:

— Пожалуйста, милая… объясни Михаилу Анатольевичу, почему любой человек поверит Басуржицкому даже на слово, без всяких медицинских справок, что меня необходимо держать взаперти!

Фируза кинула быстрый взгляд на нее, на Овечкина и, по-видимому, поняла сразу, о чем тут шла речь в ее отсутствие.

— А потому, — сказала она без всяких предисловий, — что перед вами, Михаил Анатольевич, никакая не Елена Басуржицкая, а Маэлиналь, принцесса айров из Данелойна!

Услышав слово «айр», Баламут Доркин невольно вздрогнул. В памяти его мгновенно восстановились все последние события, включая удар по голове, нанесенный невидимой рукой в пустом подъезде. Столь же быстро сообразил он, что действительно почти добрался до цели, ибо где он еще может находиться в данный момент, как не у таинственного похитителя принцессы Май, того неизвестного мага, что возглавлял шайку даморов. Кому еще может принадлежать этот мерзкий голосочек?!

Подумав, что притворяться мертвым не имеет более никакого смысла, он решил открыть глаза и посмотреть наконец в лицо этому негодяю.

Однако это оказалось не таким простым делом. Веки его как будто налились свинцом, и пока Баламут совершал героическое усилие, пытаясь их разлепить, другой голос, механически-безжизненный, произнес где-то над его головою:

— Оставить его здесь?

— Разве хозяин не дал тебе указаний? — недобро промурлыкал первый голос.

«Хозяин»? Баламут приостановил свои усилия и попытался что-нибудь разглядеть сквозь смеженные ресницы. Самого мага, значит, здесь нет?

Кто-то стоял над его несчастным телом, болевшим так, словно его проволокли за ноги по всем лестницам с первого на шестой этаж заколдованного дома, и этот кто-то переступил с ноги на ногу и бесстрастно сказал:

— Хозяин велел принести его сюда и спросить, узнаешь ли ты его. Других указаний не было.

— Ну так оставь его и сходи за ними. Да поживей! Не желаю глядеть на твою дохлую рожу!

Неясный силуэт исчез из поля зрения Доркина, и наступила тишина. Отчего-то он испытал облегчение и вновь смежил ресницы, предавшись покою. Но бархатный голос замурлыкал вдруг песенку о соловье, нарочито гнусаво, затем засвистел, а затем издал несколько скрежещущих звуков, столь резких, что они отозвались нестерпимой болью в голове Баламута, и он невольно застонал. Невидимка тут же перестал скрежетать и ехидно сказал:

— Так я и знал, что ты притворяешься. Это тебе не поможет. Вставай, шут, позвени бубенчиками!

Баламут скрипнул зубами.

— Я встану, — выговорил он, с трудом разжав челюсти и еле двигая языком. — Встану, ради удовольствия свернуть тебе шею…

Руки у него оказались не связанными, ноги тоже. Доркин, благодаря за это судьбу, кое-как перевел непослушное, ноющее каждым мускулом тело в сидячее положение и разлепил наконец глаза.

Но никого не увидел. Обведя взглядом небольшое квадратное помещение с кирпичными стенами, кирпичным сводом и каменным полом, с узкими бойницами вместо окон и довольно неуместной в темнице птичьей клеткой в углу под потолком, он убедился, что оно совершенно пусто, и удивленно поднял брови.

— Показалось, что ли?

Птичья клетка вдруг разразилась таким неприятным и резким смехом, что голова у Баламута вновь отозвалась болью. Он болезненно поморщился и вперил в клетку пристальный взгляд.

Кто-то там сидел. Частые прутья мешали разглядеть как следует ее обитателя, но вроде бы это была птица. Во всяком случае, именно птичья голова приникла к просвету между прутьями и, раскрывши клюв, язвительно произнесла:

— Дурак — он и есть дурак. Где твой дурацкий колпак? Не забудь надеть его перед тем, как попытаешься свернуть мне шею!

Баламут сориентировался быстро.

— А, попугай, — пренебрежительно сказал он. — Я-то подумал…

— Сам ты попугай! — вскинулась птица, и, к великому своему изумлению, Доркин увидал две крошечные ручки, крепко обхватившие прутья.

От любопытства он даже позабыл о своем болезненном состоянии и довольно резво вскочил на ноги, от чего чуть не упал. Тело практически не гнулось, а уж ныло… Кряхтя и прихрамывая, он подошел к клетке. Обитатель ее слегка отпрянул при его приближении, но продолжал держаться ручками за прутья, и Баламут увидел его во весь рост.

У него было крохотное человечье тельце с ручками и ножками, увенчанное птичьей головкой и сплошь покрытое мелкими золотистыми перьями. Пара весьма пестрых крыльев была сложена за спиной. Круглые желтые глаза не мигая уставились на Доркина с нескрываемым вызовом.

— Кто ты? — напрочь позабыв об учтивости, восхищенно спросил Баламут.

Косточки тонких пальчиков, сжимавших металл, тут же побелели от напряжения.

— Не твое дело, — отрезало удивительное существо и лязгнуло клювом.

— Чудо какое, — продолжал Баламут, в упоении тараща на него глаза. Не странно, что его держат в клетке. Животное с таким милым нравом, должно быть, опасно выпускать на волю.

Судя по ярости, вспыхнувшей в желтых глазах, существо это, будь оно сейчас на воле, с удовольствием оставило бы Баламута без глаз. Оно прошипело сквозь сжатый клюв голосом, утратившим всякую бархатность:

— Ты тоже в клетке, человек, не забывай об этом! Послушаю я, как ты запоешь лет через двадцать, если, конечно, тебя не прикончат за ненадобностью!

— Вот именно, — сказал Доркин и утратил всякий интерес к чудному созданию. Он неторопливо отошел от клетки и принялся внимательно разглядывать место своего заточения, переходя от бойницы к бойнице и массируя на ходу мышцы рук. Они болели уже не как после избиения, а как после сильного перенапряжения.