Звезда по имени Виктор Цой - Виталий Калгин

Мы вошли в фойе ДК, которое было заполнено такими же молодыми, энергичными, общающимися людьми, похожими, как на подбор, и главное, что бросалось в глаза, – живыми и органичными. Далее мы прошли в зал. Наши билеты были на 10 или 11 ряду прямо по центру, плотность людей в зале также была неестественной. Люди стояли и сидели на чем только можно (кроме самих кресел зала): на ступенях лестницы, амфитеатра, стояли у стен, стояли у сцены, перед первыми рядами… (Только потом я узнал, что на любой концерт того времени разными путями набивалось в 2–3 раза больше публики, чем сидячих мест в зале.) Но пока они все стояли вдоль стен либо сидели на ступенях. Среди этой публики (в основном молодой и разношерстно одетой) выделялась группа людей другого возраста – старше в среднем на 10–20 лет, классически одетых и сидевших прямо перед нашими местами. Время от времени к ним кто-то подходил или подбегал, что-то спрашивал, уточнял и уходил. Они были центром какого-то административного поклонения.

Как называется группа, на которую мы идем, и что она играет, я не знал (точнее, название мне приятель сказал, но оно для меня ничего не значило, просто слово, как слово банан, или морковь… Без ассоциаций…) Но атмосфера приближающегося действа на 180 градусов отличалась от атмосферы той жизни, в которой я жил и жило общество. Это завораживало. Начался концерт, при первом виде выходивших на сцену людей зал пришел в неистовство: крики, свист и выражение эмоций зашкаливали все виденное и слышанное ранее. Вышли солист, два гитариста и два ударника (что странно). С первыми аккордами зал стал подпевать, энергия свистков и шума приобрела направленный характер, каждую новую песню зал встречал овациями и овациями провожал, в зале творилось неистовство. Так начался первый концерт Ленинградского рок-клуба, на который я попал. На сцене была группа „Кино“.

Концерт продолжался, энергия зала пульсировала по нарастающей… Большая часть зала стояла, это было следствием того, что стояли люди перед сценой, они загораживали вид первым рядам, вставали те и так далее. Стояли в проходах. Группа играла все более любимые песни, темп и энергия которых нарастали. Группа стояла, как и зал, что придавало своеобразный визуальный дизайн. Дело в том, что „Кино“ выступало не только с двумя ударными установками (на второй, как выяснилось потом, играл Сергей Бугаев “Африка”), но и ударники стояли, это не встречалось больше ни у кого, однако придавало ритмам большую динамику, и „вертикальную архитектуру“.

Солист Виктор Цой пел без гитары, его движения были подчинены своеобразной пластике, одет он был также своеобразно: в черный комбинезон, перетянутый снаружи ремнем электросварщика, который имел два ряда застежек. В какой-то момент у соло-гитариста (Каспаряна) порвалась струна, и группа была вынуждена сделать перерыв. Музыканты ушли со сцены, в зале повисло безмолвие. Пауза продолжалась и затягивалась… Из-за кулис на сцену вышел солист, уже с гитарой. Его встретили овациями. Он немногословно сказал в микрофон, что порвалась струна и нужна пауза для ее замены, а пока он сыграет один. Он начал играть, зал стал подпевать каждое слово мелодичной песни. Так я в первый и единственный раз услышал исполнение песни, ставшей культовым произведением – „Алюминиевые огурцы“. Позже оказалось, что ни один концерт рок-клуба не был похож ни на какой другой, двух одинаковых не было, даже если группа давала концерты два дня подряд. Затем вышли музыканты, и концерт продолжился. В одном из ударников я узнал человека, несколько раз подходившего к нашим впереди сидящим соседям и говорившего, видимо, с самым главным человеком в возрасте из этой группы. Позже, через несколько лет, я узнал в этом человеке известного советского режиссера Сергея Соловьева, выпустившего фильм „Асса“, а в тот вечер так же, как и мы, первый раз пришедшего на концерт „Кино“ со своей творческой группой. Концерт закончился несколькими бисами, группа уходила, но ее вновь вызывали, весь зал стоял. Музыканты были мокрые от пота, такими же мокрыми были первые ряды стоящих и все, кто двигался в ритм. Овации и рукоплескания были неподдельными и живыми, сильно отличавшимися от оваций партийных съездов и пленумов, транслируемых в тот период по Центральному телевидению…»[87]