1900. Русские штурмуют Пекин - Дмитрий Янчевецкий

1 июня в 11 часов ночи сонный Тяньцзинь был встревожен выстрелами, раздававшимися с вокзала. Уснувший русский бивак мигом очнулся и, разобрав ружья, был готов идти по первому приказанию. Полковник Анисимов поскакал на вокзал и узнал, что вдоль линии железной дороги показались красные фонари, двигавшиеся на вокзал. Так как эти фонари могли принадлежать только боксерам, то взвод наших стрелков, охранявших вокзал, сделал несколько залпов по фонарям, после чего фонари исчезли.

Полковник Анисимов приказал биваку снова ложиться спать.

2 июня

2 июня весь обоз 12-го полка, все лошади и повозки были уже в Тяньцзине и находились на вокзале. Оставалось только грузы перевезти на бивак.

Вокзал был расположен на левом берегу Пэйхо, шагах в 200 от реки, к которой вела хорошо мощенная дорога, выходившая на мост. Мост был сделан из барок и разводился несколько раз в день для пропуска китайских джонок. Подпоручику 12-го полка Виноградову, начальнику саперной команды, было приказано исправить мост и улучшить его настилку, для того чтобы по мосту могли легко передвигаться обозы и орудия. Морские пушки Барановского охраняли мост и набережную. От моста до нашего бивака было также около 200 шагов.

В городе было получено известие, что боксеры назначили 19-й день пятой луны, соответствующий 2 июня русского стиля, для общего нападения на европейские концессии.

Анисимов и Вогак сочли поэтому необходимым усилить караулы, тем более что и накануне боксеры обнаружили странное движение к вокзалу. Было приказано поставить на вокзале вместо взвода полуроту. Заставы на Rue de Paris усилены. Кроме двух русских, поставлены французская и японская заставы.

Нападение боксеров ожидалось со стороны китайского города, вплотную подходившего к французской концессии. Это место, сжатое рекою Пэйхо, улицами Taku Road и Rue de Paris и пересеченное узкими китайскими переулками, считалось особенно опасным, так как здесь могло совершенно незаметно укрыться какое угодно количество боксеров. Тут требовалась самая бдительная охрана. Казачий пикет из трех человек, часовые и заставы были расположены таким образом, что могли по возможности наблюдать за всеми улицами и переулками, выходившими из китайского города на концессию.

Вечером в Тяньцзинь вернулся обратно поезд, вышедший утром с рельсами, шпалами, скреплениями, боевыми припасами, 1 орудием и провизией в распоряжение адмирала Сеймура. Однако поезд не мог добраться даже до Янцуня и принужден был прийти назад, так как далее путь был совершенно испорчен[52].

О судьбе адмирала Сеймура и его отряда, отрезанного от Тяньцзиня, ничего не было известно.

Возвращение назад поезда, посланного на помощь Сеймуру и вернувшегося ни с чем, было дурным предзнаменованием.

Поручик Блонский

Вечером все свободные офицеры 12-го полка обедали в нарядной столовой у Батуевых. Когда заискрилось шампанское, тосты за радушных хозяев сменились тостами за вновь прибывших защитников Тяньцзиня и их дам, оставленных в Порт-Артуре в тревоге и страхе перед неведомым будущим. Полковой оркестр, расположившийся в садовой беседке, сыграл марш, и затем полились томные тягучие звуки вальса. Звуки нежно колебали воздух тихого теплого вечера и манили грезами мира и далеких радостей. Гости слушали и забыли или хотели забыть, что боксерский кривой свежеотточенный меч был уж занесен над европейцами Тяньцзиня.

Веселая беседа и взаимные тосты продолжались недолго. Гости еще не встали из-за стола, когда была получена записка от командира полка, требующая, чтобы все офицеры немедленно прибыли на бивак. Обед расстроился, и офицеры, поблагодарив хозяев и не зная, в чем дело, поспешили в лагерь.

Двор кумирни «Хо Шэнь Мяо», посвященной «Духу огня» и расположенной в глубине китайского города Тяньцзина, был переполнен ихэтуанцами.

У всех в руках были зажженные красные бумажные фонари на палках. Головы были обмотаны красными платками, под которыми были свернуты косы. На голой груди висел красный платок с написанным таинственным иероглифом. Красный пояс, свернутый узлом с заткнутым большим кривым ножом, туго сжимал худощавое смуглое тело. На ногах были широкие синие шаровары, перехваченные у ступни красными перевязками.

Большие стеклянные расписные фонари, повешенные в алтаре кумирни и снаружи на крыльце, были все зажжены.

Курительные палочки, воткнутые в песок курильницы, горели пред главным кумиром Старца Лаоцзы, сидевшего на резном троне в золоченом одеянии, с длинной седой бородой и строго нахмуренными мохнатыми бровями.

В тускло-желтом сумраке алтаря мерцала золотая парча ризы Лаоцзы и сверкали золоченые надписи, развешенные под потолком, на стенах и на столбах. Тихо и сумрачно было в кумирне, но на дворе толпа гудела и волновалась, становилась на колени и делала земные поклоны.

Древний монах с высохшим и неподвижным, точно восковым лицом, изрытым морщинами, стоял посреди толпы перед жертвенником, на котором из зажженной курильницы вились струйки дыма. Резким монотонным голосом он читал молитву. Ему вторили стоявшие по сторонам монахи с безжизненными лицами, в широких одеждах, нараспев тянувшие заунывную молитву и колотившие в медный колокол и деревянный барабан.

Толпа горячо молилась.

За оградой монастыря раздался звон конских копыт. Всадники соскочили с коней и быстро вошли во двор. Толпа раздалась на две стороны, и послышались крики:

— Дайте дорогу! Дайте дорогу! Чжань приехал!

Чжань, один из главных предводителей боксеров, быстро прошел вперед и стал на ступенях кумирни. Он был одет во все красное: красная чалма на голове, красная шелковая кофта, красные шаровары, пояс и подвязки и надетые поверх шаровар красные набедренники с нашитыми иероглифами Цзи — Счастье. На груди был вышит неведомый знак, под которым скрывалась чудесная ладонка с зашитыми в ней 3 корешками имбиря, 21 зерном черного гороха и 21 зерном красного перца. В руках у него было длинное копье с красной кистью под острием. За поясом нож и две кривые сабли в одних ножнах, а за плечами колчан с луком и стрелами.

Четыреста дней Чжань упражнялся в науке и колдовствах ихэтуанцев, четыреста дней Чжань искушался в посте и молитвах, и из «мутного» Хунь он сделался «светлым» Цин. Он стал недоступен наваждению злых духов, болезням, несчастьям, голоду и смерти. Ему не страшно заморское огнестрельное оружие, в котором он не нуждается, так как верит только в силу своей родной сабли, ножа и китайского копья.

Он верит в справедливость и безпредельное всемогущество Неба — Тен и великого небожителя, бога войны Гуань-лао-е, которые всегда спасали Срединный народ от злых подземных духов, а теперь спасут от земных белых дьяволов.