Пандемониум - Лорен Оливер

Но кажется, все изменилось.

Позже мы узнаем почему: участники Сопротивления начали проявлять инициативу, они устали ждать, им захотелось чего-то большего, чем мелкие вылазки и протесты.

Отсюда инциденты — взрывы в тюрьмах, в зданиях городского управления и в правительственных офисах по всей стране.

Сара, которая убежала вперед, возвращается ко мне и начинает сыпать вопросами:

— Как думаешь, что случилось с Тэком и Хантером? Ты думаешь, что с ними все будет хорошо? Они найдут нас?

— Тише ты. — Рейвэн идет впереди нас и может услышать все эти глупости,— Можешь не волноваться. Тэк и Хантер в состоянии о себе позаботиться.

— А Сквирл и Грэндма? Ты думаешь, им удалось выбраться?

Я вспоминаю, как задрожала земля от взрыва бомбы, как в коридор хоумстида полетели камни и земля, как все закричали и началась паника. Там было так шумно, кругом все горело. Я пытаюсь выудить из памяти хоть какую-то картинку со Сквирлом и Грэндма, но вспоминаю только несмолкающий крик и исчезающие в дыму силуэты людей.

— Ты задаешь слишком много вопросов,— говорю я,— Побереги силы.

Сара сначала бежит вприпрыжку, как собачонка, потом переходит на шаг.

— Мы умрем? — серьезным тоном спрашивает она.

— Не говори глупостей. Ты же уже участвовала в переходах.

— Но люди внутри ограждения...— Сара кусает губу и продолжает: — Они ведь хотят нас убить?

Внутри меня что-то сжимается, это спазм глубокой ненависти. Я глажу Сару по голове.

— Они нас пока не убили,— говорю я.

А сама представляю, как однажды полечу в самолете над Портлендом, над Рочестером, над всеми городами, обнесенными заграждениями с колючей проволокой, и буду бомбить, бомбить, бомбить. Буду смотреть, как их дома превращаются в руины, а они сами сгорают заживо. Тогда я посмотрю, как им это понравится.

Око за око. Украдите у нас, мы ограбим вас до нитки. Вы попробуете надавить, мы — ударим.

Теперь мы живем в таком мире.

Мы добираемся до стоянки на третий день ближе к полуночи.

В какой-то момент пути мы остановились возле большого поваленного дерева, к корням которого Рауч привязал красную ленточку, и не могли понять — куда идти дальше, на восток или на запад. Мы выбрали неверное направление и вынуждены были возвращаться, из-за чего потеряли целый час.

Но как только мы замечаем небольшую пирамиду из камней, которую Рауч и Бак построили на месте, где закопали продукты, начинается настоящее веселье. У нас снова появляются силы, мы вопим от радости и бегом преодолеваем последние пятьдесят футов до небольшой поляны.

По плану мы должны были остановиться здесь на день, максимум на два, но Рейвэн считает, что нам следует задержаться и попытаться поставить силки и раздобыть какую-нибудь дичь. Становится все холоднее, так что рассчитывать на удачу в охоте сложно, а у нас недостаточно еды, чтобы пройти весь путь на юг.

Здесь мы можем спокойно поставить палатки, можем на время забыть о том, что мы в бегах, о том, что потеряли товарищей, обо всех припасах, которые остались в хоумстиде. Мы разжигаем костер, садимся вокруг, греемся и рассказываем друг другу истории, чтобы как-то отвлечься от холода, голода и от запаха в воздухе, предвещающего снегопад.

— Расскажи какую-нибудь историю.

— Что?

Я вздрагиваю от звука голоса Джулиана, он уже несколько часов просидел молча, а я снова ходила от стены к стене и думала о Рейвэн и Тэке. Удалось ли им уйти с митинга? Может, они думают, что я ранена или меня убили? Будут они искать меня или нет?

— Я говорю, расскажи какую-нибудь историю.

Джулиан сидит на койке, скрестив ноги по-турецки.

Я уже заметила, что он может часами сидеть в такой позе и при этом закрывает глаза, как будто медитирует. Его спокойствие начинает меня раздражать.

— Так время пройдет быстрее,— добавляет он.

Еще один день, и снова мучительно тянутся часы. Снова зажгли свет и на завтрак дали все то же — хлеб, вяленое мясо и воду. На этот раз я плотно прижалась к двери и смогла увидеть тяжелые ботинки и темные брюки. Лающий мужской голос приказал мне передать через маленькую дверцу вчерашний поднос, что я и сделала.

— Не знаю я никаких историй,— говорю я.

Джулиан уже привык видеть меня, я бы сказала, слишком привык. Я хожу и чувствую на себе его взгляд, как луч фонарика на плече.

— Ну, тогда расскажи о своей жизни,— говорит он,— Не обязательно, чтобы она была хорошая.

Я вздыхаю и начинаю пересказывать Джулиану жизнь Лины Джонс, которую мне помогла сочинить Рейвэн.

— Родилась в Куинсе. Училась в «Юнити» до пятого класса, потом меня перевели в школу Нашей Девы Доктрины. В последний год переехала в Бруклин, и меня зачислили в «Куинси Эдвардс».

Джулиан смотрит на меня, как будто ждет продолжения. Я взмахиваю рукой и продолжаю:

— Исцелили меня в ноябре. Правда, эвалуацию буду проходить вместе со всеми в этом семестре. Пару мне еще не подобрали.

Больше не знаю, о чем рассказывать. Лина Джонс, как и все исцеленные, скучная натура.

— Это все факты, а не история,— говорит Джулиан.

— Прекрасно.

Я возвращаюсь на свою койку, сажусь, поджимаю под себя ноги и поворачиваюсь к Джулиану.

— Если ты такой умный, почему бы тебе самому не рассказать историю?

Мне кажется, что Джулиан должен занервничать, но он только откидывает назад голову и, шумно выдохнув, начинает думать. Разбитая губа у него сегодня выглядит еще хуже — распухла и посинела, а по скуле поползли желто-зеленые пятна. Но Джулиан не жалуется ни на губу, ни на порез на щеке.

— Однажды,— начинает он свою историю,— когда я был еще совсем маленьким, я увидел, как парень и девушка целовались на людях.

— Ты хочешь сказать — на свадебной церемонии? Чтобы закрепить брак?

Джулиан качает головой.

— Нет. На улице. Они были несогласными, понимаешь? Это происходило прямо напротив АБД. Я не знаю, может, они были не исцеленными или процедура на них не подействовала. Мне всего шесть было тогда. Они...

В последнюю секунду Джулиан осекается.

— Что?

— Они пользовались языками.

Джулиан смотрит на меня секунду и отводит взгляд. Поцелуи с языком считаются хуже, чем запрещенные. Это грязь, мерзость, симптом того, что зараза пустила корни.

Я непроизвольно подаюсь вперед и спрашиваю:

— И что ты сделал?

Меня удивляет и сама история, и то, что Джулиан решился мне ее рассказать.