У Бога всегда есть работа для тебя. 50 уроков, которые помогут тебе открыть свой уникальный талант - Регина Бретт

Его ученики, 11–14-летние подростки, боятся, что об учителях, которых они любят, будут судить на основе их успеваемости. Один из них спросил директора: «Если я плохо сдам экзамен, вы уволите моего учителя?» У Рута защемило сердце, когда он услышал, как другой ученик сказал: «Я очень хочу хорошо сдать, но я не настолько умен».

Он хочет, чтобы его ученики учились думать, а не сдавать экзамены.

«Мы больше не учим детей, – говорит он. – Мы преподаем навыки сдачи экзаменов. Мы натаскиваем их на тесты. Я скучаю по тем дням, когда мы учили детей».

Наши нынешние методы оценки учителей заставляют меня вспоминать прекрасное изречение, которое приписывают Альберту Эйнштейну: «Не все, что засчитывается, можно сосчитать, и не все, что можно сосчитать, засчитывается».

Как это верно применительно к учителям! Но это же верно и в отношении всех остальных людей.

Слишком часто работодатели придумывают способы подсчитывать, количественно измерять нашу ценность; однако эти методы и близко не оценивают то, что на самом деле имеет значение. Нас измеряют по отчетам, аттестациям, критическим заметкам, по числу произведенных деталей, цифрам продаж, количеству обслуженных посетителей или кликов на веб-сайте. Я помню одного редактора, который подсчитывал количество подписей в газете, чтобы знать, сколько статей в году написал каждый автор. Это заставляло репортеров сжиматься от страха. Действительно ли все дело в цифрах? Отчетность важна, но не все поддается количественному измерению.

Мы можем упустить из виду то, что действительно имеет значение, когда стараемся измерить любой успех линейкой.

Не только начальники стараются количественно измерить нашу ценность. Иногда мы делаем это сами. Мы постоянно находим способы измерить свою ценность, ища их вне самих себя, и никогда не удовлетворяем выставленным требованиям. Мы то и дело проверяем количество «друзей» и «фолловеров» в Фейсбуке и Твиттере. Когда-то я подсчитывала число телефонных звонков и электронных писем, которые получала после выхода очередной колонки, чтобы понять, насколько она важна. Но в действительности нет никакого способа измерить ту любовь, которую мы вкладываем в свою работу, или ту ценность, которую другие видят в нас.

Не все, что засчитывается, можно сосчитать. В начале моей журналистской карьеры один редактор раздал нам распечатку истории, которую я никогда не забуду. Она была передана несчетному числу журналистов. Однажды в Рождество репортер по имени Эл Мартинес до позднего вечера работал в газете «Оукленд Трибьюн». Он писал о мальчике, который умирал от лейкемии. Знаете, чего больше всего хотелось этому мальчику? Свежих персиков.

Такое простое, такое маленькое желание.

Это была идеальная душещипательная история для читателей, проснувшихся рождественским утром. Репортер набирал ее на компьютере, когда около 11 вечера зазвонил телефон. Издатель газеты спросил, над чем он работает. Репортер в ответ рассказал ему об умирающем мальчике, о персиках и о том, что персики сейчас невозможно достать – не сезон, – но это хорошая история для статьи. Для нее было оставлено место на первой странице, то самое место, на которое каждый раз стремится попасть любой репортер, та истинная мера величия, которого можно достичь в новостной редакции.

Издатель спросил, сколько мальчику осталось жить. Репортер ответил, что недолго, считаные дни. После долгой паузы издатель сказал ему: «Добудь малышу его персики».

Репортер старался. Он уже обзвонил все магазины. Для персиков был не сезон. Издатель стоял на своем. Обзвони весь земной шар, если придется. Сделай все, что нужно.

Репортер торопливо звонил и звонил, дедлайн приближался – и наконец, как по волшебству, он нашел персики и договорился о доставке их самолетом, чтобы мальчик мог получить их к празднику. Репортеру едва хватало времени дописать статью. Дедлайн уже навис над ним, когда издатель позвонил снова и потребовал отвезти персики мальчику. Репортер сказал, что время почти вышло; ему нужно было начинать заново писать статью, чтобы она успела попасть в газету.

Издатель сказал ему в ответ: «Я не сказал тебе, что нужна статья. Я сказал, что нужны персики для мальчика».

Мальчик получил свои персики. Читатели получили свою историю. Репортер получил свою статью с подписью. А мы, все остальные, получили урок: засчитывается не наша работа, а вложенная в нее человечность.

Странно, как незаметно подкрадывается День отца, когда ты уже лишилась своего папы…

Ты забываешь о том, что этот день приближается, а потом – раз! – и он уже здесь. Ты проходишь мимо стойки с открытками в магазине, останавливаешься, выбираешь открытку, а потом до тебя доходит, что ее некому послать…

Моего папы нет на свете уже 16 лет, но я до сих пор слышу его голос и ощущаю его повсюду. Я никогда не забуду тот зимний вечер, когда попросила у него машину и возвращалась домой поздним вечером. Снег валил так густо, что дороги почти не было видно. Я была всего в квартале от дома, когда увидела призрачную фигуру, бредущую прямо посередине шоссе. Что за сумасшедший гуляет в такую ночь?

Мой папа.

Он нес обогреватель семейству, жившему в нескольких кварталах от нас. У них дома не было отопления. Они позвали его починить котел, но папа не смог привести его в чувство, поэтому понес им один из наших обогревателей.

Вот таким он был папой.

Его сестра Кейт как-то раз сказала нам, что у нашего папы никогда не было детства. Он всегда работал, даже когда был ребенком. Он был старшим сыном в семье, и все бремя ответственности ложилось на его плечи. На него обрушивались упреки в том, что он скормил лошадям лишнее зерно, когда они голодали во время Великой депрессии. Должно быть, у него сердце разрывалось, когда он видел, как они чахнут.

Мои тетки рассказывали о том дне, когда они лишились своей фермы. Они сидели в доме и слушали, как аукционист продает все, что принадлежало им, что они любили, начиная от дома и лошадей до кукурузы в полях. Мой папа, Том Бретт, сажал эту кукурузу. Ему тогда было всего 20 лет. Аукционист сказал, что 690 долларов, вырученных за урожай, причитаются ему.

Он потратил эти деньги на первую выплату за дом-развалюху у железнодорожных путей на Сикамор-стрит в городке Равенна, штат Огайо. Это было единственное жилье, которое могла позволить себе их семья. Соседи даже не представляли себе, что кто-то может там поселиться. Мой папа с братьями выгнали из развалюхи всю живность, а затем выкопали погреб. На втором этаже была одна спальня. Они превратили ее в три.

Шли годы, а мои папа и мама так и продолжали жить в этом доме. Отец пристраивал все больше комнат по мере того, как в семье прибавлялись дети.

Мой папа никогда не думал продолжить образование. Он ушел из школы после восьмого класса, чтобы кормить семью. Он всю свою жизнь ходил в рубашках с синими воротничками, а из его заднего кармана торчал красный платок, которым он стирал со лба пот. Единственный раз в жизни он уехал из своего маленького городка, чтобы сражаться в великой войне. Он был стрелком хвостовой огневой установки самолета во время Второй мировой войны и совершил более 30 боевых вылетов. Он плакал каждый раз, когда кто-нибудь из нас, его детей, уезжал в большие города, такие как Нью-Йорк, Финикс, Чикаго и даже Кливленд. Если бы все сложилось, как он хотел, мы все по-прежнему жили бы в Равенне.