Грозная туча - Софья Макарова

— Не отступили, голубчики, не отступили! — всплакнул Крылов, прервав вдруг чтение.

Гнедич сурово глядел в одну точку и вдруг, стукнув изо всей мочи по столу кулаком, крикнул:

— А мы тут сидим и изводим чернила, пока наши тысячами гибнут за нас и за святую Русь!

— Да, — согласился грустно Батюшков, — если бы не моя рана, я бы не утерпел, приписался бы в полк или в ополчение.

— Ну, с вас и бывшего довольно!.. — пробормотал Крылов сдавленным от слез голосом. — Послужили в шведскую войну, получили пулю в ногу. Чего же еще более!

— Что тут толковать о бывшем! — прервал его Батюшков. — Если бы только не хромал, пошел бы. А то куда калеке бороться с врагом!

— Вот я бы… — начал Гнедич.

— Уж и нам с вами не собраться ли? — остановил его насмешливо Иван Андреевич. — Что же мы с вами Дон Кихота и Санчо Пансо изображать станем? Набралось бы в войско много подобных нам. Но мало было бы пользы: плохие мы воины и по силе, и по знанию дела. Крестьянин наш хоть силой берет, выносливостью, все преодолевает. А мы что? Вы словно спичка какая, ударь вас разок саблей — и вас не существует, а я как бочка, и никакого тоже от меня проку не жди, на первом же переходе ноги протяну.

— Воодушевление придает силы! — кипятился Гнедич. — Разве мало наших в войсках? Наш товарищ Александр Федорович Воейков бросил и перо, и службу в библиотеке, и свой перевод «Садов Делиля», и отстаивает грудью нашу родную землю. А наш милый сладкогласный певец Василий Андреевич Жуковский!.. Он тоже переменил перо на меч. Всех не перечесть наших писателей, ушедших в ряды воинов. Не говоря уже о нашем храбром Денисе Васильевиче Давыдове. Он воином родился. О нем Суворов сказал: «Я не умру еще, а он уже выиграет три сражения». Что не помешало ему, однако, быть хорошим поэтом. Так что же вы, Иван Андреевич, меня на смех поднимаете. Дело не в силе, а в воодушевлении.

— Нет, Николай Иванович! Те не то, что мы с вами. Нам не мечом воевать, а пером! Вы переводите в назидание юношеству и молодежи битвы, чудно описанные бессмертным Гомером, а я басню на Наполеона задумал — если выйдет не из рук вон плоха, то останется на память детушкам.

Говоря это, он, однако, задумался: видно было, и его тянуло не к перу и бумаге, а в стан наших воинов. Все примолкли под впечатлением одной тяжелой думы: они радовались успеху наших под Бородиным и грустили о стольких погибших собратьях.

— А Багратион незаменим! — сказал вдруг Крылов так громко, словно кричал глухому. — Страшная для России потеря, если он умрет!

— Да, страшная была бы потеря! — сказал новый посетитель, быстро открыв дверь.

Это был двадцатилетний Михаил Васильевич Милонов. Его встретили радостным приветом.

— С победой! — продолжал он, здороваясь со всеми. — Только победой можно считать лишь то, что мы, русские, доказали, как умеем умирать за отечество и не дать врагу того, чего не хотим уступить. Страшно подумать, сколько легло наших и французов. Словно пророк назвал три речки, протекающие близ Бородина: Войня, Колоча, Стонец. И точно, воюя, колотили друг друга так, что стоном стонали поле и окрестности… А вести-то все тревожнее и тревожнее. Велено вывезти из Москвы в Казань институты и все учебные заведения. Бумаги и драгоценные вещи отвезены туда же.

— Неужто французы могут взять Москву? — вскричал грозно Гнедич.

— Слышно — от Бородина Наполеон двинулся прямо на Москву.

— Господи! Сохрани и помилуй нашу матушку Белокаменную! — сказал Крылов со слезами в голосе.

— Не выдадут ее наши, не бойтесь! — возразил с уверенностью Батюшков. — Мало будет войска — ополчение грудью станет. А за ними и все наши мужички. Все готовы лечь костьми, лишь бы не выдать французам Москву, нашу кормилицу.

— Все в руках Божьих! — молвил набожно Крылов. — Человек предполагает, а Бог располагает. Ему одному известно будущее.

— Победим, непременно победим! — говорил восторженно Милонов. — Недаром орел парил над нашими войсками, когда Кутузов принял над ними начальство. Помните чудное стихотворение, написанное на этот случай нашим семидесятилетним Гавриилом Романовичем Державиным:

— Вот уж истый поэт! — кивнул Крылов. — Седьмой десяток кончается, а отзывчив, как юноша, и меток, как сатирик: какую славную игру слов он внес в свое четверостишие:

— А я этого четверостишия еще не слыхал, — сказал Милонов.

— Как же, как же! Это он его мне сам прислал. Вот поглядите! — сказал Крылов и пошел рыться в ящике письменного стола.

Все с нетерпением ожидали.

— Вот оно! — сказал наконец баснописец, подавая друзьям листок бумаги. — Однако мне пора на службу. Извините, господа!

Все простились. По их уходе Крылов долго пыхтел, натягивая сюртук, и ушел, не пошутив по обыкновению со своей старой прислугой. Он был сильно взволнован и озабочен судьбой Москвы.

ще солнце не осветило двадцать шестого августа обширную поляну перед селом Бородино. Боевые огни догорали. Тишина царила в обоих лагерях, только звякали лопатки и временами раздавались крики ополченцев, заканчивающих земляные работы на укреплениях. Они спешно работали весь день и всю ночь накануне Бородинского боя, но старались скрыть это от неприятеля и работали молча, без криков и громких возгласов. Как затишье всей природы бывает, большей частью, перед бурей, так и это затишье в двух враждебных лагерях предвещало кровавый дождь и громы орудий.

Наш главнокомандующий, Михаил Илларионович Кутузов, предчувствовал, что дело будет жаркое, упорное, кровопролитное. Ему не спалось; он поднялся задолго до рассвета и поехал один на батарею, расположенную на возвышенности, называемой Горки, близ большой Московской дороги. Остановясь на вершине холма, он долго смотрел на наши войска, расположенные, большей частью, корпусами и занявшие находящиеся тут селения Бородино, Семеновское, Князьково, Утицу и другие. На правом крыле, начинавшемся у селения Бородина, близ впадения реки Войни в Колочу, была расположена Первая армия под начальством Барклая-де-Толли. В самом центре, против селения Шевардино, стоял корпус Дохтурова под личным его начальством. Левое крыло наше расположено было начиная от селения Семеновского и состояло из Второй армии под начальством князя Багратиона. Перед селением Семеновским была наскоро сооружена на кургане батарея, названная Курганной; за ней вплоть до Семеновского располагался пехотный корпус Раевского, а затем кавалерийский корпус графа Сиверса первого.