Инквизитор. Часть 6. Длань Господня - Борис Конофальский

Игнатий и Ута стали всё наверх носить, в ту комнату, в которой раньше они с Брунхильдой жили. Эх, опять траты: пришлось столы и тумбы заказать столяру. На то остатки дня потратила. Ну, не на полу же такую прекрасную посуду держать. Так она увлекалась этим.

Так увлеклась занятиями, что про ужин ей Ута два раза напоминала. И после него шла спать — едва ноги переставляя от усталости. А Ута её раздевала, Агнес подавал ей ноги, чтобы служанка стягивала чулки. И была она сонная, что глаза закрывались сами, но тут на кровати увидала девушка книгу, от которой неделями оторваться не могла, да, это была её любимая книга Корнелиуса Крона «Метаморфозы». Она забыла про неё! Она сегодня даже не стояла нагая у зеркала, не упражнялась в искусстве изменения себя! Вот как увлекла её посуда. Ну, а сейчас у неё просто не было ни на что сил, девица завалилась в перины, Ута накрыла её. Потом, потом, она будет заниматься изменениями себя, завтра.

Ох, как нелегко молодой девице жить. Ни на что не хватит времени. И денег…

Обычно Агнес думала о господине, когда ложилась спать, о том случае в Хоккенхайме, когда ей удалось лечь с ним в постель. Иногда думала о красавчике Максимилиане, но в этот раз о них она подумать не успела, вспомнила лишь про время, которого не хватает, и про деньги… И всё…

Утром, едва молочница принесла молоко, так она уже на ногах была. Не ждала, пока Ута принесёт воду мыться, не завтракала, волос не прибирала, скинула нижнюю рубаху и встала к зеркалу. У неё уже много лучше всё выходило, а главное — она поняла, как меняться так, чтобы не пыжиться и не дуться от усилий. Особенно хорошо у неё стали получаться волосы.

Волосы выходили на удивление хорошо. Ей всегда хотелось волос тёмных, так вот они и были темны. Прямые, но не чёрные, они были цвета молодого гнедого коня, их было много. Так много, что в руку все не взять. И лицо к ним она делал красивое, чтобы щёки и губы пухлы, а глаза синие. И главное — что лоб был не слишком выпуклый, не такой, как у неё на самом деле. А с остальным телом было ещё проще, она уже научилась делать себя высокой, не такой, конечно, дылдой, как Брунхильда, к чему такой быть, только в глаза бросаться, но на полголовы выше себя она «вырастала». И бедра делала красивые, грудь такую, что самой было приятно в руки взять и приподнять, подержать. И плечи широкие, чтобы ключицы из них не торчали. Такие, какие по её понятию мужчины бы целовать хотели. На всё она смотрела, за всем следила, не упускала мелочей. И зад делала, и волосы подмышками. Они ей тоже нравились, а особенно любила волосы на лобке себе делать. То, что росло у неё внизу живота, так и волосами звать можно было разве что с усмешкой. Не волосы, волосинки, каждая сама по себе: редкие да серые. Мужской взгляд и не остановится, задери она подол. Там она себе сделала волосы чёрные, такие, что чернее не бывает, густые и кучерявые. Стояла и рассматривала свой живот в зеркале, и всё ей нравилось. Красавица, да и только. Придраться не к чему.

И Ута, хоть и дура, но ей подтверждала, смотрела на неё удивлённо, и всякий раз охала и ахала, а один раз так и высказалась:

— Господи, вот бы мне так.

Агнес восприняла это за настоящую похвалу, а после, днём, даже дала служанке монету, чтобы та купила себе чего-нибудь. Вот только так держать себя всё время в новом виде дело было нелёгким. Первые разы так больше десяти минут не могла, потом надо было лечь, полежать, отдышаться. Полежать немного, так сильно начинало болеть всё, словно от работы тяжелейшей. И суставы болели, и спина, и мышцы, а по лицу скользили быстро гримасы судорог. Но с каждым днём она всё дольше могла держать себя в новом виде. Всё легче она «входила» в него. Девушка стала по дому ходит голая, таская с собой всё время зеркало небольшое, всё время осматривая себя со всех возможных сторон. Уты и Зельды она уже не стеснялась, да и Игнатия тоже, пусть смотрит, если хочет, ей это даже нравилось. Но кучер смотреть на неё не смотрел, словно опасался чего, стал уходить в людскую или в конюшню, когда она выходила вниз голая.

А бабы её новым видом не переставали восхищаться. И толстая Ута, и кривобокая Зельда о теле настоящей Агнес мечтать не могли, а уж о новом теле красавицы Агнес и подавно. Девушка даже подумывала о том, что они из зависти могут и донести на неё, но гнала эти мысли. Нет, это вряд ли, будут завидовать молча. Так и ела она за столом голая и завтрак, и обед, и ужин. Привыкала к виду новому. Училась держать его как можно дольше без отдыха.

Этим утром сразу взялась за дело. Встала у зеркала и смотрела то с одного бока, то с другого, как темнеют прямо на глазах её волосы, как из жидких и серых становятся густыми и тёмно-каштановыми. Как словно соком наливаются её груди и бёдра, темнеет от волос лобок, как она растёт потихонечку, но заметно для глаза. Всё было хорошо, всё делалось быстро. Одно было плохо — не могла она остановиться в успехе своём, всё казалось девушке, что можно ещё немного улучшить что-то, то в животе, то в лице, то ещё где. Всё ещё искала она в себе несовершенства. Не будь такого у неё желания менять хорошее на лучшее, ещё быстрее шло бы дело.

Ну, справилась она с новым видом, на этот раз чуть поправив в себе глаза. Больно близко сидели они к носу. Тут Ута принесла воду, стала ей помогать мыться, а потом расчёсывала волосы. Рассказывала:

— Зельда пироги с зайчатиной и яйцами жирные делает, как вы любите. Уж, наверное, готовы будут сейчас. Игнатий к коновалу пошёл, у одной лошади брюхо раздулось. Ах, забыла сразу сказать, поутру приходил от хозяина человек, хотел просить деньгу за этот месяц. Припёрся на заре, не спится ему, подлецу. Требовал вас будить, да Игнатий на него шикнул, он ушёл, обещал, что позже придёт.

По дому и вправду полз запах печи, топлёного молока и пирогов.

Утро могло бы быть прекрасным, не расскажи её служанка, что приходил мерзавец за деньгами.

Агнес вздохнула, отвела руку служанки с гребнем от своих волос.

Стала смотреть в зеркало. Хорошо, конечно, но какой смысл в такой красоте, если у тебя нет денег. Без денег и в красоте нет радости. Да, ей нужны были деньги. И не каких-то сто талеров, что удалось ей заработать, обворовывая купчишек по округе. А настоящие деньги. Большие деньги. Такие, что в сундуках хранят. Агнес подумала, что надоело ей за дом платить, и решила, что неплохо бы было дом этот выкупить. Он уже ей как родной стал. По сути это был первый дом в её жизни, о котором она думала, как о доме.

— Ступай, поторопи Зельду с завтраком, — сказала Агнес, всё ещё рассматривая себя в зеркале. — Пока есть буду, платье готовь и сама готовься, дел у меня сегодня будет много.

Как ни жалко ей было, но на удивительную посуду, что привезли вчера, у неё сегодня времени позаниматься, наверное, не будет.

Девушка чуть посидела, а потом спустилась вниз и сказала кухарке, не поздоровавшись:

— Зелье варить хочу, а корня мандрагоры у меня нет больше.

Горбунья сразу замерла, уставилась на красивую и голую хозяйку, что прошла мимо неё к своему месту за столом. Зельде совсем не хотелось искать корень. Работа такая была мало того, что противная, кому охота под висельниками протёкшими копаться, это всё равно, что руки в чрево гниющего трупа запускать, так ещё и запретное. Донесёт кто, и за такое сразу потащат в стражу, а стражники, недолго думая, отправят к попам. А уже с ними не забалуешь. Зельда к тому же чувствовала, что помимо всего дело это богомерзкое. Почти колдовство, почти смертный грех, а она, всё-таки, ещё боялась Бога.