Никто не хотел убивать - Фридрих Незнанский

«Вон! Все вон отсюда!!! А вы, Модест или как вас там, отключите сигнализацию».

Модест помчался к пульту, и дальнейшее продвижение схемы вычерчивалось со слов Гоши, который стоял неподалеку от Савина с Кокиным.

Кокин: «Если вы, Савин, думаете, что после своей Сорбонны можете делать мне замечания… причем в таком тоне и в присутствии охранника…»

Однако Савин будто не слышал своего начальника, и Гоша не мог не обратить внимания на то, как на его лице застыла презрительная ухмылка.

«Что?» — не понял Кокин.

«Халат, говорю, у вас наизнанку, Николай Александрович. Примета плохая. Побить могут…»

Гоша обратил внимание на то, что этот, казалось бы, ничего не значащий факт заставил вдруг Кокина покраснеть, и тот поспешно стащил с себя действительно наизнанку надетый халат.

«Да, конечно, — пробормотал он, — могут и побить, если “Клюква” пропала».

«Типун бы вам на язык!»

Обстановка вроде бы разрядилась, и Гоша даже вспомнил, как в конце коридора показалась запыхавшаяся Оксана с ведром и щеткой в руках. Подбежала к ним, с трудом перевела дыхание.

«Ребята… случилось что? Господи! Ничего нигде не горит?»

«Слава Богу, не горит».

«Ой, как же я испугалась! — продолжала охать и стонать Оксана. — Думала, пожар… Да и окно разбили! Прибрать бы, наверное, надо… Я… я сейчас. Господи, хорошо, что не пожар!»

«Не трогайте ничего! — осадил ее Кокин. — И перестаньте верещать!»

«Да как же так? — уставилась на него испуганными глазами Оксана. — Николай Александрович… Ведь там же окно… разбитое! И стекла полно».

«Сказано вам, ничего не трогать!» — повысил голос Кокин, и в этот момент из спецхранилища вышел Ясенев.

«Ну?» — выдохнул Кокин.

«Никакой милиции и никакой паники! Ничего не пропало… Всем на свои места!»

Итак, ничего вроде бы не пропало, была всего лишь попытка ограбления, но вскоре после этого от «обширного инфаркта», когда у него в сердце словно «петарда разорвалась», гибнет один из подозреваемых, и уже этот факт, даже несмотря на то, что основным подозреваемым для него лично и для Турецкого оставался Глеб Шумилов, заставлял Плетнева вновь и вновь возвращаться к этой ночи в попытке зацепиться хоть за какой-нибудь крохотный хвостик, чтобы уже с его помощью размотать этот клубок. Впрочем, такие «хвостики», точнее говоря, крючки, у него были на каждого из этой пятерки, из которой он исключил Оксану. Уборщица. Она имела все основания находиться в этот ночной час в лабораторном корпусе, а вот что касается Кокина с Гошей, академика Ясенева и Модеста, то здесь, видимо, придется еще работать, работать и работать.

Убрав в ящик письменного стола вычерченную на листе ватмана схему, Плетнев поднял телефонную трубку и, когда послышался уже ставший привычным рокоток Гоши, произнес без особого нажима:

— Плетнев беспокоит. А где шеф? Я имею в виду Кокина.

— Да, здравствуйте, — заторопился Гоша. — А шеф… Его Шумилов вызвал.

— И как скоро он вернется?

— Ну-у нам, простым смертным, о подобном не докладывают, — несколько замявшись, произнес Гоша. — Может, я могу вам чем помочь?

— Что ж, вполне возможно и поможешь, — согласился с ним Плетнев. — Жду!

Предварительно постучав в дверь, на пороге появился Гоша, и Плетнев, кивнув на стул, предложил ему сесть. И уже после того, как лаборант умостился на стуле, спросил, буравя его лицо пристальным взглядом:

— Ты хорошо помнишь ту ночь, когда пытались украсть вашу «Клюкву»?

— Господи, да разве такое забывается!

— В таком случае у меня к тебе вполне конкретный вопрос. Что вы пятеро делали в лабораторном корпусе в столь поздний час, если на это не было никакой команды сверху? Я имею в виду приказ Шумилова.

— Работали! — как о чем-то само собой разумеющимся, сказал Гоша. И тут же заторопился скороговоркой, видимо сообразив, что подобный ответ совершенно ни о чем не говорит: — Здесь все работают, даже Оксана, уборщица, порой до утра остается, если не успевает прибраться вовремя.

Он замолчал было, но тут же заговорил вновь, несколько замявшись:

— Только я один — бездельник. Много ли ума надо, чтобы мышкам корм вовремя подсыпать… Но и я иногда ночую здесь, как говорится, совмещаю приятное с полезным.

— Не понял! — насторожился Плетнев.

— Да все очень просто, — пояснил Гоша. — Я за городом живу, и когда опаздываю на электричку…

— За городом — это где?

— Поселок «Ложь».

— Как, как?..

— Шучу, конечно. Просто у нас все так говорят. А если по делу, то поселок «Правда», по Ярославке.

— М-да, — согласился с ним Плетнев. — Где ложь, где правда, пойди-ка, разберись. Кстати, вы же в одной лаборатории работаете? Я имею в виду вас, Кокина и Савина.

— Да, Савин тоже с нами работал. Правда, на должности младшего научного сотрудника, хотя и вел самостоятельный раздел по иммуностимулятору. Шумилов его высоко ценил, очень высоко, и если бы не эта его смерть…

Он как-то очень уж по-бабьи вздохнул и развел руками. Мол, человек предполагает, а Бог располагает. Сегодня ты вроде бы король, а завтра по тебе уже отходняк поют.

— Выходит, Савин — молодой, перспективный ученый? — уточнил Плетнев. — А что Кокин?

— Кокин?..

Гоша покосился на плотно прикрытую дверь, словно его мог подслушать его непосредственный начальник, и не очень-то внятно произнес:

— Ну-у, Николай Александрович — это все-таки практик, он уже лет двадцать в фармацевтике работает. К тому же кандидат наук и у него есть свои авторские разработки…

— Но при всем при этом?.. — подтолкнул его Плетнев.

— Да, — как бы нехотя согласился с ним Гоша, — не клеилась у него работа с Савиным. И это, как мне кажется, отражалось на разработке «Клюквы»… Впрочем, — неожиданно вскинулся Гоша, — Савин его тоже не жаловал. И чуть что…

— Ставил палки в колеса? — подсказал Плетнев.

— Нет, не то. Все-таки мы все делали и делаем одно общее дело. Понимаете… он как бы презирал Николая Александровича, считал его серой бездарностью, присосавшейся к академику Ясеневу. Ну, а Николай Александрович, естественно…

— Тоже в долгу не оставался?

— Да! Можно сказать и так.

— А что сам Ясенев? Ты его мог бы как-то охарактеризовать? Я имею в виду не как ученого, а как человека. Его слабости, пристрастия и прочее.

Гоша, как на безнадежного больного, уставился на Плетнева.

— Вы о чем? — наконец-то выдавил он из себя. — Ясенев — ученый с мировым именем, академик. Небожитель! И влезать в его личную жизнь…