Алгоритм смерти - Стивен Хантер

– Снайпер пять, я получил информацию, что вы стреляете по своему.

– Что? У него «калашников», он в платке и…

– Снайпер пять, говорит помощник директора ФБР Ник Мемфис. Этот человек, в которого вы стреляли, – бывший морской пехотинец, сам опытный снайпер. Прекратить огонь! Возможно, нам удастся как-нибудь его использовать.

– Он может подать сигнал? Показать три пальца?

Отложив трубку, Ник взял свой сотовый.

– Рей, покажи три пальца. Я сейчас на связи с тем самым парнем.

– Это не придурок, он мне их не отстрелит?

– Да, голос у него возбужденный, но он держит себя в руках.

Последовала пауза.

Затем снайпер пять сказал:

– Я получил подтверждение. Вижу три пальца. Прекращаю огонь.

– Отлично, отлично, – обрадованно произнес Уэбли.

– Так, Рей, у тебя все чисто. По крайней мере, снайпер пять больше…

Казалось, эта мысль осенила всех разом, и в общем гомоне нельзя было разобрать ни слова до тех пор, пока все не умолкли, предоставив Нику озвучить то, о чем все подумали.

– Уэбли, я тебе сейчас дам номер телефона Рея. Его зовут Рей Крус, двадцать два года в морской пехоте; наверное, лучший снайпер из всех. Пять командировок в пески, отличный, замечательный, великолепный боец. Я понятия не имею, что он там делает, но он там, и мы будем полными кретинами, если его не используем. Пусть снайпер пять с ним свяжется. Возможно, они будут работать вместе, разбираясь с боевиками так, как это не по силам никому.

– Вас понял, господин заместитель директора.

Ник снова обратился к Рею.

– Парень на крыше свяжется с тобой. Снайпер пять, имени не знаю, но, может, вы с ним увидите что-нибудь такое, чего не видим мы, и поможете нам.

– Я понял, – ответил Рей и окончил связь, чтобы дождаться нового звонка.

– Сэр, – спросил Уэбли, – мне доложить старшему агенту Кемпу об этом контакте?

– Ты знаешь Кемпа, я – нет. Решать тебе.

– М-м… он не слишком горит желанием ввязываться в это дело. Похоже, для всех участников все кончится плохо, будут серьезные последствия.

Внутренняя культура Бюро. Нередко именно она и становилась главной проблемой. Каждый агент знал, что для продвижения по службе и почетного выхода в отставку с последующим трудоустройством в солидные охранные фирмы необходимо иметь двадцатилетний стаж без единого пятнышка, а это неизбежно пресекало любую инициативу. Никто не хотел допустить крупный ляп и получить за это по шее. И никто, похоже, не замечал, что непокорный бунтарь Ник Мемфис не только удержался на плаву, но и поднялся на вершину служебной лестницы. Впрочем, даже сам Ник понимал, что это исключение из правил, во многом обязанное фантастической помощи другого такого же непокорного, Боба Ли Свэггера. Но остальные предпочитали действовать осторожно, и карьерные соображения проявлялись в ответственных решениях так, как этого никто не мог предположить. Никто не был в этом виноват; просто такова была культура Бюро.

Поэтому Ник сказал:

– Знаешь, Уэбли, у твоего начальника и без того много забот. И я не хочу, чтобы он был вынужден что-либо скрывать от Обобы. Так что до тех пор, пока мы не разберемся, что к чему, мы это будем держать при себе, договорились? Если Рею придется двигаться, ему придется это делать очень быстро, и мне бы не хотелось, чтобы, помимо своих многочисленных врагов, ему приходилось преодолевать еще и сопротивление начальства.

– Я полностью с вами согласен, – сказал Уэбли.

Маме не было страшно. Ее старческое морщинистое лицо напряженно застыло, не выказывая ничего, кроме боевой ярости. А она кое-что знала о боевой ярости: она родилась в горном племени страны, разоренной войной, росла, постоянно чувствуя запах авиационного керосина от кружащихся в воздухе американских вертолетов, наблюдая осветительные ракеты, висящие на парашютах в ночной темноте над колючей проволокой, слушая отдаленные, а иногда и не очень отдаленные автоматные очереди. Она умела производить сборку и разборку автомата «АК-47» и карабина СКС. Умела ставить мины, перерезать человеку горло, ориентироваться на местности и застывать неподвижно, словно мертвая, когда солдаты северовьетнамской армии в своей нелепой форме (ей казалось, что они похожи на обезьян) выслеживали ее. К пятнадцати годам она потеряла троих братьев. Ее отец Гуамо Чан с американскими коммандос неоднократно ходил в тыл к ненавистным северянам. Мама вышла замуж в семнадцать лет за бойца по имени Фын, храбрейшего из храбрых. Когда он однажды не вернулся с задания, мама год и один день носила траур, после чего в восемнадцать лет вышла замуж за другого бойца, Данг Яна, своего нынешнего мужа, в настоящее время Дэнни, владельца туристического агентства на Центральной авеню в Сент-Поле.

Мама хорошо помнила день, когда весь мир кончился и стало понятно, что северяне одержат верх. Американцы проявили великодушие, они не бросили своих верных союзников. Однако их действия не отличались мягкостью, и последовавшая неразбериха едва не завершилась трагедией. Беспорядочное мельтешение лагерей для беженцев, вертолетов, кораблей и снова лагерей для беженцев привело маму и тех членов ее семьи, кто остался жив, в чрево холодного, далекого, незнакомого города. Она начала новую жизнь и вырастила пять дочерей, и больше ее уже ничто не пугало.

И эта грязь тоже ее не пугала. Парни с автоматами, чернокожие парни с автоматами, похожие на тех, кого иногда можно увидеть на улицах Сент-Пола. Такие не испытывали никакого уважения к старшим, к семье и своему клану, у них начисто отсутствовала этика настоящих воинов, они даже не умели читать и писать. Пустое место. Мама плевала на подобные ничтожные создания.

Но она боялась за свою дочь Салли, которая сидела рядом с ней в пятне света, проникающего сквозь окна в крыше высоко наверху, посреди океана заложников, чем-то напоминающего лагеря беженцев, где маме пришлось провести столько месяцев. Они сидели, сложив руки на затылке, согнанные сюда паникой толпы, оказавшейся под огнем. Кто-то уже умер. Кто-то плакал, кто-то сломался, кого-то охватило тупое равнодушие близкой смерти, многие молились об избавлении или пытались успокоить перепуганных детей, но все старались оставаться незаметными.

Однако мама увидела, что на ее Салли уже обратили внимание. Это был палач, расстрелявший пятерых заложников. Пожалуй, он был чуть постарше остальных, и в нем было что-то угрюмое. Среди всех боевиков он один был – во вьетнамском языке это называлось словом «хав», то есть «гордый» или, возможно, «заносчивый», хотя даже после стольких лет мама знала английский не настолько хорошо. Это проявлялось в том, как он держал свое оружие – с нарочитой небрежностью и презрением. Остальная мразь не замечала ничего вокруг. Пустые взгляды не могли оценить того, что находилось прямо перед ними, словно ни жизнь других людей, ни другие места ничего для них не значили. Эти юнцы были лишены глубины. То, что их сформировало – война, нищета или что еще, – оставило их пустыми, не способными ничего чувствовать. Такие возьмут то, что им предложат, жизнь или смерть, красоту или уродство, судьбу или удачу, и сделают то, что было приказано. Но они не будут выбирать. Не будут думать, не будут просеивать, не будут принимать решения. Но этот убийца принял решение.