Афанасьева, стой! - Олеся Стаховская

– Так, Афанасьева, поднимайся.

Меня резко дёрнули вверх.

– Ой! Мои бёдра!

– Афанасьева! – возмутился Семёнов. – Не трогал я тебя за бёдра! Это всё твои несбыточные мечты и женские фантазии!

– Иди ты, – слабо махнула я рукой. – Не мречты это. Это всё ты. Не хапай мои брёбра… Больно же! Ай!

– Ах ты чёрт! Совсем про твои рёбра забыл! Ну извини. Ты это, давай, шевели ножками. Раз-два, раз-два. Вот так. Молодец. Что ж тебя так развезло-то, а?

– Нинаю… Хорошо-то как!

– Ага. Кому хорошо, а кому не очень.

– Лёш?

Тишина.

– Лёш? Ну Лёшаааа.

– Чего тебе, пропойца?

– Нее, я не порпойца. Это был нинястный случай. Я не хотела.

– Ну да. Я так и понял.

Идём дальше. То есть идёт Семёнов, а я, повиснув на нём, скребу носками эротичных сапог по асфальту. Парень пыхтит, но мужественно тащит меня на себе, стараясь лишний раз не касаться моих многострадальных рёбер. Видимо, только это мешает ему перекинуть меня через плечо и таким варварским, но чертовски возбуждающим своей первобытной дикостью, способом транспортировать до машины.

– Лёшааа.

Злое:

– Что ещё?

– Куда вы хорошего мальчика дели? Я не успела пропрощаться с ним. Так невежливо.

– Я этого хорошего мальчика хорошо запомнил. Завтра днём найду и по яй… по ушам нащёлкаю. Да так, что мало не покажется. Устрою ему ненастный случай.

– За чтоооо? – жалобно протянула я. Мальчика было очень жалко. Он же такой милый. Ми-ми-ми.

– За то, что тебе в коктейли непонятно что подливал. Бармена я тоже хорошо запомнил. Так что и ему перепадёт. Вот уррроды! А ты давай, шевели каблуками. Уже немного осталось.

Предупредительный Семёнов доставил меня прямиком до дивана. Стянул куртку и сапоги. Когда добрался до платья, получил по рукам.

– Ай! Больно! А от того малолетки ты стала бы отбиваться? А, Афанасьева?

– Нее. Он хороший. Он не стал бы моё платье трогать.

– Сказал бы я, что он стал бы с тобой делать, но, так и быть, воздержусь. Потерплю до завтра, когда проспишься. Как ты могла, Афанасьева? Я к тебе со всей душой, а ты? Ну вот на кого ты меня променяла? – парень тихо смеялся, комфортно размещая моё тело на диване и укрывая одеялом. – Спи, горемычная.

Сквозь сон мне показалось, конечно же, показалось, что моей щеки коснулись чьи-то тёплые губы.

Утро я благополучно проспала. Благо на работу идти не требовалось. Глаза разлепила в час дня. На журнальном столике обнаружились кружка с водой и упаковка аспирина. Ну надо же, какая забота! И правильно! Кто не углядел за Ариночкой? Кто позволил напоить её до бесчувственного состояния?

В восемь вечера я отошла от последствий ночной жизни. Вяло ковыряла остывающие пельмени, когда позвонил Семёнов.

– Заеду за тобой в половине двенадцатого. Раньше полуночи там всё равно делать нечего. И огромная просьба – марафет не наводи. И без каблучищ этих твоих жутких. Нечего всяких отморозков приманивать. Помни, ты на работе, – айтишник говорил злыми рублеными фразами.

И чего это мы такие нервные? Вчера, значит, каблуки были эротичными, а сегодня стали жуткими. Непоследовательно как-то, товарищ оперуполномоченный по нечисти и нежити.

– Угу, – буркнула я, но меня не услышали. Собеседник отключился.

К приходу Семёнова я собрала волосы в хвост, слегка мазнула тушью по ресницам, нацепила джинсы и футболку, обтягивающую, правда. Не надевать же ради спокойствия напарника одну из тех, растянутых, в которых я обычно сплю? Я, конечно, на работе, но женщиной от этого быть не перестала. И никаких каблуков, как и заказывали.

– Ну, и куда ты так вырядилась? – угрюмо поинтересовался напарник, окидывая меня придирчивым взглядом. – Хочешь повторения?

– Семёнов, заканчивай с паранойей. Вчера я стала жертвой обстоятельств. Это скорее исключение, чем правило. Раньше такого со мной не случалось. И в будущем не случится. И не вырядилась я вовсе. Вообще я в таком виде только в магазин за хлебом хожу, – поправочка: в ларёк за пивом и сигаретами, но ему об этом знать не стоит. – Так что не переживай, никто меня у тебя не отнимет.

Парень хмыкнул, но промолчал.

Только в автомобиле, когда он положил руки на руль, я заметила сбитые в кровь костяшки его пальцев.

Ахнула:

– Семёнов! Где ты умудрился руки разбить?

– Да это ерунда, Арина. Заехал после работы в зал, решил поупражняться с грушей. Слегка увлёкся.

По интонациям поняла – врёт! Наверняка же выбивал признательные показания из какой-нибудь несчастной нежити. Ох, не нравятся мне твои методы ведения допроса, дорогой коллега!

На пороге клуба нас встретил вчерашний секьюрити. Напарник крепко пожал ему руку. Интересно, когда они успели подружиться?

– Как вы себя чувствуете? – задал мне странный вопрос охранник.

– Спасибо, хорошо, – недоумевая, ответила я.

– Она ничего не помнит, что ли? – поинтересовался мужчина у Семёнова.

– Не знаю, не уточнял.

– Понятно. Говорят, у нас бармен уволился.

– Сочувствую, – буркнул парень.

Какой-то непонятный у них диалог. Какое Семёнову дело до здешнего бармена?

– С героем-любовником уже пообщался? – задал очередной странный вопрос охранник.

У Семёнова есть любовник? Что-то новенькое!

Ответа не последовало. Более того, мужчина принял такой отстранённый вид, словно и вопроса не было. Ага, можно подумать, я не видела, как Семёнов ему рожи корчит. Коллега, конечно, стоит ко мне спиной, но в стеклянной створке входной двери его пантомима отлично просматривается. Сплошные загадки.

Мы прошли внутрь. Музыка долбила так, что вибрировали стены и пол, народ разгулялся не на шутку. Сегодня пятница, люди пришли отрываться после перенесённых обид и унижений прошедшей рабочей недели. Посетителей в два раза больше, чем вчера, и это ещё не предел. Ночь только начинается. На танцполе такое мясо, что меня против воли потянуло в эпицентр. Захотелось влиться в толпу и отплясывать, позабыв обо всём. Но напарник предугадал мою задумку, цапнул за локоть и потащил к одному из свободных столиков, расположенных довольно удачно – оттуда весь зал отлично просматривался.

Мы пили кофе и минеральную воду. Танцевать меня не пускали. Более того, даже посещение туалета проходило под конвоем. Под дверью кабинки дежурил коллега. Вдруг украдут такое сокровище, ага. Впору почувствовать себя очень важной персоной и возгордиться, но подобный контроль ничего, кроме вполне закономерного раздражения, не вызывал.

В пять утра Семёнов повёз меня домой.