Мелкие буржуа - Оноре де Бальзак

— Вино кометы[62]! — вскричал Тюилье. — Господа, вы заставили мою сестру потерять голову.

— В такой вечер нужны пунш и пирожные, — заметила Бригитта. — Я послала к аптекарю за чаем. Господи! Если бы я только знала, что речь идет о выборах, — проговорила она, взглянув на невестку, — то велела бы приготовить индейку...

Это признание было встречено взрывом смеха.

— О, с нас хватит и гуся, — заявил, смеясь, Минар-младший.

— А вот и подкрепление! — воскликнула г-жа Тюилье, когда на стол подали засахаренные каштаны и безе.

Лицо мадемуазель Тюилье пылало; она сияла от гордости: должно быть, ни одна сестра в мире не радовалась до такой степени успехам брата.

— Как это трогательно, особенно для тех, кто ее хорошо знает, — проговорила вполголоса г-жа Кольвиль, указывая на Бригитту.

Бокалы были наполнены, гости переглядывались, видно было, что все ожидают тоста. И тогда ла Перад провозгласил:

— Господа, выпьем за истинно возвышенную душу!..

Все с изумлением посмотрели на него.

— За мадемуазель Бригитту!..

Гости вскочили с мест, стали чокаться, послышались крики; «Да здравствует мадемуазель Тюилье!»

В голосе адвоката было столько искреннего чувства, что оно вызвало всеобщий восторг.

— Господа, — начал Фельон, заглядывая в какую-то исписанную карандашом бумажку, — «За труд, за его блестящие плоды, воплощенные в особе нашего старого товарища, ставшего мэром одного из округов Парижа, за господина Минара и его супругу!»

Послышались одобрительные восклицания; затем поднялся Тюилье и воскликнул:

— Господа, за короля и королевскую фамилию!.. Больше я ничего не прибавлю, мой тост говорит сам за себя.

— За избрание моего брата! — сказала мадемуазель Тюилье.

— Я вас сейчас рассмешу, — прошептал ла Перад на ухо Флавии.

Он встал и звонко выкрикнул:

— За женщин! За прелестный пол, которому мы обязаны нашим блаженством, не говоря уже о том, что мы ему обязаны своими матерями, сестрами и супругами!..

Этот тост вызвал всеобщее оживление, и Кольвиль, который уже был навеселе, завопил:

— Негодяй! Ты украл мою мысль!

Затем поднялся мэр, и воцарилось глубокое молчание.

— Господа, за наши общественные учреждения! Ведь именно они составляют силу и величие династической Франции!

Бутылки опустошались с головокружительной быстротой, и соседи обменивались восторженными восклицаниями, вызванными неслыханным гостеприимством хозяйки и изысканностью вин.

Селеста Кольвиль робко попросила:

— Мама, разрешите и мне предложить тост...

Добрая девушка давно уже следила за растерянным лицом своей крестной матери, всеми забытой хозяйки дома, которая с выражением какой-то собачьей преданности переводила взгляд с физиономии своей грозной невестки на физиономию Тюилье, словно самозабвенно вопрошала их, как себя вести. Радость, освещавшая это лицо рабыни, привыкшей сознавать свое ничтожество, скрывать мысли, подавлять чувства, походила на сияние зимнего солнца, подернутого дымкой: она словно нехотя озаряла увядшие, расплывшиеся черты. Чепчик из газа, украшенный темными цветами, небрежная прическа, светло-коричневое платье, золотая цепочка на шее, мало что менявшая в этом скромном наряде, — все, вплоть до манеры держать себя, усиливало привязанность юной Селесты к этой женщине, обреченной на вечное молчание, понимавшей все, что творится вокруг, и страдавшей из-за этого, находя себе утешение лишь в общении с богом и с нею, Селестой, которая одна в целом свете знала ей истинную цену.

— Пусть она предложит свой тост, — тихо сказал ла Перад г-же Кольвиль.

— Говори, доченька! — крикнул Кольвиль. — Нам предстоит еще выпить бутылку славного выдержанного вина Эрмитаж!

— За мою милую крестную! — проговорила девушка, почтительно поднимая свой бокал и протягивая его к г-же Тюилье.

Несчастная женщина испуганно переводила полные слез глаза с мужа на его сестру: ее положение в семье было всем хорошо известно, и почтение, которое Невинность оказала Слабости, заключало в себе нечто столь возвышенное, что все невольно почувствовали волнение; мужчины встали и разом поклонились г-же Тюилье.

— Милая Селеста, будь у меня королевство, я с радостью положил бы его к вашим ногам! — воскликнул Феликс Фельон, обращаясь к девушке.

Отец его утирал слезу, даже Дюток был растроган.

— Какое прелестное дитя! — проговорила мадемуазель Тюилье, подходя к невестке и обнимая ее.

— Ко мне! — крикнул Кольвиль, становясь в позу атлета. — Внимание! За дружбу! Осушайте бокалы! Наполняйте бокалы! Отлично! За изящные искусства, этот цвет общественной жизни! Осушайте бокалы! Наполняйте бокалы! За такой же праздник на следующий день после выборов!

— А что это у вас за заветная бутылочка?.. — спросил Дюток у мадемуазель Тюилье.

— Это одна из имеющихся в нашем доме трех бутылок ликера госпожи Амфу. Вторую мы откупорим на свадьбе Селесты, а последнюю — на крестинах ее первого ребенка.

— Положительно, сестра потеряла голову, — шепнул Тюилье Кольвилю.

Обед закончился тостом, предложенным Тюилье; тост этот подсказал ему Теодоз, когда малага, разлитая по рюмкам, засверкала в них, как рубин.

— Господа, Кольвиль выпил за дружбу. Я же пью это благородное вино за моих друзей!..

Эти прочувствованные слова были встречены громкими криками «ура». Воспользовавшись шумом, Дюток не преминул сказать Теодозу:

— Просто преступление вливать такое вино в их луженые глотки...

— Ах, если бы можно было изготовлять во Франции подобное вино, друг мой! — вскричала жена мэра, с шумом тянувшая из своей рюмки испанский ликер. — Какое славное состояние можно было бы себе сколотить!..

Зели окончательно опьянела, на ее багровое лицо страшно было смотреть.

— Ну, наше состояние уже сколочено! — ответил Минар.

— Как вы думаете, сестрица, — обратилась Бригитта к г-же Тюилье, — не подать ли нам чай в гостиную?..

Вместо ответа г-жа Тюилье поднялась из-за стола.

— Ах, вы великий чародей! — сказала Флавия Кольвиль де ла Пераду, который предложил ей руку, чтобы проводить в гостиную.

— И моя единственная мечта, — ответил молодой человек, — очаровать вас. Поверьте, я полностью вознагражден: сегодня вы еще более восхитительны, чем всегда!

— Подумать только, — сказала она, не принимая вызова, — Тюилье, наш Тюилье возомнил себя политическим деятелем.