Пирог из горького миндаля - Елена Михалкова

Похоже, этот музей убийства создан в честь моего приезда.

Я отложила альбом.

Чья-то безжалостная издевка?

Напоминание о том, что и так оставалось неизгладимым из моей памяти?

Чем дольше я сидела в окружении вещей из прошлого, тем отчетливее понимала, что ошибаюсь. Кто-то позаботился не только о том, чтобы восстановить все в прежнем виде. Он – или она – положили здесь фотографии. Их приготовили для меня. Человек, подкрутивший стрелку времени, пытался мне что-то сказать.

Звуки, запахи того лета оживали в моей памяти. Я слышала гнусавый Пашкин голос, обещающий мне психушку. Видела его глумливую ухмылку. Та же обморочная слабость, что преследовала меня ту июньскую неделю, накатила волной и растворилась, оставив после себя слабое ощущение тошноты.

Не осознавая толком, что делаю, я поднялась и взяла малахитовую вазу. Орудие убийства, которое не могло, не должно было оказаться на прежнем месте.

Она была легкая. Не как пластиковая бутылка, конечно, но и не как камень.

Недоумевая, я покрутила ее в руках и вдруг поняла: это же гипс! Копия той старой вазы. Очень точная копия: я не отличила ее от настоящей, пока не почувствовала вес.

Вес!

Это ощущение – противоестественной легкости того, что должно было оказаться очень тяжелым – словно включило в моей памяти кнопку воспроизведения. Мне часто снилось, как я бью Пашку в висок. Но то, что я пережила в эту секунду, было в тысячу раз реалистичнее сна.

Время задвоилось, закружилось водоворотом, в котором расслоилось прошлое и настоящее, и я вновь подняла вазу над головой своего врага.

Девочка Тишка, нанеся смертельный удар, потеряла сознание.

Я-взрослая увидела, как рассыпается гипсовая ваза.

Озарение было таким ярким, что я непроизвольно зажмурилась. Меня пошатнуло, я села мимо кушетки, ударилась об пол и от боли немного пришла в себя.

Не может быть…

Я ударила Пашку не настоящей вазой.

Мне потребовалось не меньше пяти минут, чтобы эта мысль как следует укрепилась в сознании. Ваза была имитацией! Поделкой из гипса!

Вот почему я краешком ускользающего сознания видела блестящие осколки – она и в самом деле раскололась и внутри была не зеленой, а белой.

«Камин!»

Только камина мне не хватало, чтобы дорисовать невидимую часть моей картинки.

Пятнадцать лет назад мне почудилось в зеркале отражение малахитовых узоров. Сейчас я понимала, что ошиблась. Этого просто не могло быть. Маленькая Яна Тишко чувствовала себя плохо, в голове у нее мутилось. Иначе бы она сообразила, что камин в два раза выше стола. А значит, над ним стояла вторая ваза. Настоящая.

С которой бабушка Раиса и сделала копию.

Копчик ныл, и эта боль приземляла меня в моем времени, напоминая о реальности. Боль всегда реальнее всего.

Я выпрямилась, подошла к зеркалу, ковыляя как старуха. Отражение испугало меня: оно было не просто бледным, а мертвенным, синеватым.

Но сквозь бессилие, ошеломление и страх все ярче просвечивало понимание.

Если я ударила Пашку гипсовой вазой, я никак не могла его убить.

Если не я убила его, это сделал кто-то другой.

– Этой истории очень много лет, – сказала сидевшая в кресле миниатюрная черноглазая девушка, взъерошенная, как искупавшийся в пыли воробей. – Мне рассказывать по порядку?

– Если получится, – кивнул Макар Илюшин.

– Пятнадцать лет назад наша семья собралась в доме у моего деда. Нас было двенадцать человек: пятеро детей, семеро взрослых. Мы прожили вместе месяц, и в конце этого месяца я убила своего троюродного брата.

Она выглядела спокойной, эта крошка, похожая на птичку. На очень сосредоточенную птичку, подумал Бабкин. И слишком спокойной. Как молоко под крышкой кастрюли за секунду до того, как убежать. Маленькие пузырьки уже поднимаются со дна, но вы еще не придаете им значения. А зря.

– Три дня назад я вернулась в этот дом…

– Зачем? – перебил Макар. – Простите, это важно.

– Он достался мне в наследство. – Кажется, она немного смутилась. – От бабушки. Бабушки Раисы.

– А дед?

– Он два года как мертв.

– Хорошо. Вы вернулись в дом…

– …и поняла, что я не убивала брата. Это сделал кто-то другой.

Макар слегка подался вперед и щелкнул пальцами. «Высокая степень заинтересованности», – диагностировал Бабкин. Не высшая, но высокая. У птички-черноголовки все шансы, что он займется этим делом, если только она сейчас все не испортит.

– Хм, – сказал Илюшин. – Любопытно.

Она заволновалась.

– Экспертиза показала, что мой брат был убит ударом малахитовой вазы. Она размозжила ему висок. Я помню, как схватила вазу, помню сам удар, но кроме этого больше ничего. Я почти сразу потеряла сознание. Завели уголовное дело, но на момент преступления мне было всего двенадцать лет, так что сами понимаете, – она выразительно развела руками.

– Вы сказали, что убийца – не вы. Вам что-нибудь рассказали? То, что скрывали от вас?

– Нет. Все было не так. После этого… несчастья дед поменял всю обстановку в гостиной. Но незадолго до смерти бабушки все вернули как было. Я думаю, это сделала Раиса.

Яна вкратце пересказала, что произошло, когда она схватила вазу.

– Моя бабушка лепила из гипса. Мне кажется, я правильно восстановила ход событий. Я ударила брата не настоящей малахитовой вазой, а бабушкиной копией. Долгие годы я думала, что находилась в состоянии аффекта, когда схватила ее. Но только вчера поняла, что мои ощущения меня не подводили. Просто это был не камень. Это был муляж. Он раскололся от удара. Я это даже видела, но не осознала.

Яна Тишко перевела дыхание. Бабкин подвинул к ней стакан воды, и девушка благодарно улыбнулась. Все-таки она очень нервничала, теперь это бросалось в глаза.

– Допустим, вы ударили его муляжом, – нахмурился Илюшин. – От этого не умирают.

– Не умирают, – кивнула девушка. – Но от удара гипсовой вазой тоже можно потерять сознание.

Некоторое время Макар молча смотрел на нее.

– Я вижу, вы провели хорошее расследование, – наконец сказал он.

– Гонорара не обещали, но у меня была большая личная заинтересованность.

Илюшин рассмеялся. Яна Тишко улыбнулась в ответ – впервые с того момента, как вошла в квартиру Макара, и лицо у нее стало совсем детским и очень славным.

– Хорошо, – согласился Илюшин. – Допустим, ваш брат упал в обморок.