Про баб - Михаил Барановский

– Сережа, давай их распнем.

– Как это?

– А вот так, в центре города, на площади Ленина.

– Ты такая красивая, – говорит он, наливая.

– Правда?

– Правда.

– А он, понимаешь, уверен всю жизнь, что я никуда не денусь от него, что я все время под рукой, как вот спички, или как рюмка, или бутылка, или сигареты… Что я никому не нужна. А вот хрен.

– Правильно.

– Я его выгоню. А ты свою выгонишь?

– Я не могу, я лучше убью. Она мне дорого стоила. Я ей все дал, все. А она меня не пожалела. Я им всем нужен только ради денег, понимаешь, Настенька?

– Бедный Сережа.

– Я не бедный. Я далеко не бедный. Давай выпьем, чтоб им пусто было. Настенька, ты такая умная, как мама моя, Инна Федоровна… это мама моя.

– Сережа…

– Настенька! – Он нежно прикасается к ее мокрому от слез лицу.

– Ой, я пьяная совсем. Пьяная мать – горе семьи.

– Тсс! – Сергей прикладывает палец ко рту. – Сейчас станет легче!

Сергей, шатаясь, ходит по комнатам с огромной кувалдой, примеряясь чего бы разбить. Настя с ужасом наблюдает за ним. Вдруг он кричит как раненый зверь и со всей силы принимается крушить все вокруг. Пыль, щепки, звон разбитого стекла, грохот… Настя следит за происходящим с тихой мстительной улыбкой. Затем она вскакивает и с криком бросается к порядком подуставшему Сергею. Она принимает из его рук кувалду как эстафетную палочку и с новыми силами продолжает погром. Она обрушивается на новую мебель от Пидорчио, превращая ее в щепки, на стены, с которых снежной лавиной срывается штукатурка. Воздух наполняется пылью, режет глаза, дерет горло, но кажется, ничто не может остановить ее. В каждый удар она вкладывает всю свою силу, всю свою боль и обиду, и с каждым ударом ей становится легче и спокойнее.

* * *

Уже поздняя ночь. Лифт не работает. Настя, перепачканная с ног до головы, тяжело поднимается по лестнице домой. Оказавшись на пороге собственной квартиры, она замирает, прислушиваясь к звукам за дверью, но слышит только биение собственного сердца. Потом, решившись, коротко и решительно звонит. Этажом ниже приоткрывается дверь, и из темной щели крупным тараканом проступает на свет лестничной площадки фрагмент соседа в трусах. Он злобно смотрит вверх и, когда дверь за Настей захлопывается, злобно шипит:

– Пьянь…

Все толпятся в коридоре.

– Настя, тебя что, изнасиловали? – всплескивает руками Антонина Павловна.

– У меня что, такой цветущий вид?

– Мамочка, мамочка… – обнимает ее Маша. – Мы так волновались!

Собака с интересом обнюхивает хозяйку.

– Ты решила меня доконать! – причитает Антонина Павловна. – Что с тобой?

– Все хорошо, мама.

– Что хорошего? Я всю ночь звоню по моргам. Я обзвонила все морги…

– В морге меня не было.

– А где ты была? Максим, скажите ей, вы же муж! Что вы молчите, ей-богу?

– Настя, что с тобой случилось? Где ты была? – покорно следует рекомендациям тещи Максим.

Настя молчит. Она демонстративно спокойно снимает обувь, раздевается и уходит в ванную, оставляя все вопросы без ответов.

Максим дожидается ее на кухне. Наконец она появляется.

– Где ты была? Я звонил тебе весь день.

– И что тебе ответили?

– Что ты временно недоступна.

– Правильно ответили.

Настя включает электрический чайник. Она стоит лицом к чайнику и спиной к Максиму, предполагая, что первым закипит чайник.

На кухне появляется Антонина Павловна:

– Максим, что происходит?

– Подождите вы! – вскипает он.

Теща молча уходит.

– Это был дурацкий звонок, но я хотел просто пошутить… Ты что, обиделась?

Максим подходит к Насте, пытаясь было обнять ее, но внезапно получает сильнейший удар в живот, точно в живительную чакру, в самую язву луковицы двенадцатиперстной кишки, в самое солнечное сплетение. Хотя ни в одной точке его организма сейчас не светит даже лучик солнца. Все во тьме, все во мраке. Со стоном он опускается на пол.

– Извини… Я не хотела сделать тебе больно. Знаешь, раньше я думала: как поступлю, если узнаю, что ты мне изменяешь? В молодости думала – убью, потом думала – сама умру, а сегодня…

Максим сидит на полу, опустив глаза. Настя поворачивается к нему лицом:

– Я все думаю: эти квартиры-близнецы… Зачем это? Это как бы ваше общее детище? Или это какая-то игра? Этот одинаковый ремонт вас как-то сближает? В этом есть что-то сексуальное? Да? Вместе начали, вместе кончили?

– Эй! Эй! – Максим встает.

Чайник за спиной жены пыхтит как паровоз. Самого чайника не видно, но пар от него клубится над Настиной головой, как будто это кипит ее возмущенный разум.

– Ты, смотри, простое вранье ты превратил в настоящий спектакль с декорациями. Ну ладно бы просто перепихнулись, и все…

– Что ты говоришь?

– Ах, извините. Так вот я говорю: ладно бы просто переспали – с кем не бывает… наверное. А вот это общее дело – там ремонт, здесь ремонт. Это уже не просто так – это общие интересы. Да?

– Какое это имеет значение?

– Большое. Я должна знать, прежде чем…

– Прежде чем что?

– Прежде чем я приму решение.

– Мне казалось, что решение мы должны принимать вместе.

– Да? А что ж мы вместе не принимали решение о том, с кем тебе спать? Что ж ты со мной не посоветовался?

– Ладно… Решай сама.

– Любовник твоей любовницы предложил мне оценить долю моего участия в твоей судьбе. И лишить тебя этой доли. Он так сказал. Я цитирую.

– Раньше ты цитировала поэтов и писателей, а теперь бандитов.

– Он твой школьный друг. И бандиты знают о жизни больше, чем писатели и поэты. Он, кстати, так и сделал.

– Как?

– Забрал у этой суки то, за что заплатил.

Максим встает:

– Я ухожу. За вещами зайду потом.

– За вещами? За какими вещами?

Он выходит из кухни и сталкивается с тещей. Она бросается к дочери:

– Настенька, святая, святая, он не стоит того. Они все неблагодарные, грязные свиньи, доченька…

Обе они рыдают, в коридоре скулит Маша. Максим бродит по квартире, пытаясь понять, какие вещи ему надо взять: что-то самое необходимое на первое время. Но что? Мысли путаются, спотыкаются одна о другую. Все происходящее видится ему как в тумане.