По слову Блистательного Дома - Эльберд Гаглоев

А умный зверь даже не стал пытаться преодолеть запретную линию. Мягко, по-кошачьи, прошелся вдоль нее, принюхиваясь. Внезапно остановился, отбежал на несколько шагов, присел. И прыгнул. Как прыгнул! С преградой он столкнулся на высоте метров пяти. Грохнулся об нее всем телом, но не упал, а, извернувшись, мягко приземлился на лапы.

– Тивас, а как высоко заканчивается защита? – задумчиво поинтересовался я.

– Вот это-то он сейчас и пытается узнать. – спокойно так ответил Тивас.

Нажал на что-то и с концов посоха выщелкнулись два кривоватых лезвия. Он задумчиво осмотрел клинки и перевел взгляд на меня.

– Боюсь не так высоко, как хочется.

А зверюга не прекращала своих попыток и, хотя это уже казалось невозможным, с каждым прыжком взлетала все выше и выше. И вот наконец мне показалось, что одна из лап зацепилась за невидимую преграду, но призрачное тело ее не удержало веса зверя, и он опять, извернувшись, ловко приземлился на ноги.

– Доставай меч. Если победим – о нас песни сложат.

– А если не победим?

– Тогда съедят.

Перспектива меня возмутила. Я тоже не хотел быть ужином, и когда зверюга опять уставилась на меня своими алыми глазами, набрал в грудь воздуха и заорал грубости. У меня получилось! Земля задрожала от топота разбегающихся животных. А вот комонь казался совершенно счастливым. В ответ на мое приветствие он открыл свою пасть, продемонстрировал три (!) ряда зубов и так заревел, что меня чуть ветром не сдуло. А запах!

Я вытянул меч, и он яростно и тяжко заблестел в предчувствии схватки. Зверюга глянула на меня удивленно, радостно заревела и шарахнула по преграде. Воздух ощутимо заколебался.

И тут на театре предполагаемых военных действий появилось новое действующее, скажем так, лицо.

Тивас, помнится, назвал этого зверя гиршу. Это такая гиена, ростом с племенного быка, украшенная множеством костяных пластин. Наш экземпляр явно был не первый раз замужем. Рожу его оживляло несколько свежих шрамов, а костяной панцирь кем-то был умело выщерблен. С учетом того, как радостно заорал этот гиршу, увидев нашего собеседника, похоже было, что это дело рук, пардон лап, отдельно взятого представителя местной фауны, выступающего под псевдонимом комонь. Причем именно этого. Черный зверь сразу потерял к нам интерес. Новый соперник ему явно понравился больше. Издав приветственный крик, он мягко заскользил навстречу неуклюжей с виду гиене. Та тоже рваными прыжками стала сокращать дистанцию.

Очень зрелищно. Два таких трогательных гиганта. Интересно, чем они питаются?

А звери уже бросились друг на друга. Присели на крупы и стали радостно колотить по организмам передними лапами, пытаясь почувствительнее цапнуть друг друга. Костяные щепки полетели дождем. Я ожидал, что когти гиршу, оказавшиеся весьма длинными и кривыми, окрасят бока комоня кровью, однако этого не случилось. Напротив, в какой-то момент гиена не сдержала бешеный напор комоня, и черный зверь тут же воспользовался промахом. Мощная голова метнулась, и в зубах затрепетал кусок вырванной плоти. Гиршу взревел и замолотил лапами с удвоенными усилиями, но превосходство комоня было явным. С хрустом ломались костяные пластины, с треском рвалась кожа, с гиршу хлестала кровь, и победа комоня казалась неизбежной.

Фортуна – большая ветреница. Из темноты один за другим темными силуэтами вылетали волчаки. И вцеплялись в правую, скрытую от нас, лапу комоня. Один отлетел, распоротый, как бурдюк, но другие закостенели в усилии. Черный зверь ринул было на них пасть, но гиршу воспользовался этим, и его жуткие челюсти мгновенно сомкнулись на плече врага. Тот вывернулся, но, скованный тяжестью, завалился на бок, открыв на секунду бок, и гиена, не растерявшись, полоснула по нему зубами. Кровь ливанула водопадом. И комонь закричал. И было в этом крике столько человеческого, что я не выдержал и под громкие критические замечания Тиваса покинул спасительный круг.

Однако черный зверь был, как выяснилось, далеко не убит. Его задние лапы, вооруженные страшными серповидными когтями, вдруг вцепились в морду гиршу, со скрежетом разорвав костяной панцирь, залили его морду кровью и отшвырнули владельца на несколько шагов. Причем так удачно, что бок его оказался прямо передо мной. Меч подхватил мою руку, и я, слабо понимая, что делаю, проорал какую-то воинственную агитку и ударил. При этом попал между костяных пластин и весом своего немаленького тела погрузил клинок на всю длину в жесткую плоть тела. Подчиняясь то ли наитию, то ли мечу, резко повернул его, расширяя рану. И тут же воспарил, отброшенный ударом страшной костяной башки, орошенный на прощание фонтаном дурно пахнущей крови. Меня ахнуло об землю, но, вдохновленный родовой памятью, я достаточно успешно перевернулся и встал на ноги. А морду гиршу уже успешно лупцевал своим опасным посохом Тивас. Клинки весело свистели, издавая звон в моменты соприкосновения с костяными пластинами. Те поддавались. А Сергей Идонгович наступал, чтобы не дать гиршу возможности прыгнуть и раздавить его своим весом. Я напал на зверя сбоку и ударил мечом по левой лапе, хлынула кровь, гиршу расстроенно заревел, и посох Тиваса, ловко изменив направление, ударил зверя в глаз. Пока он возмущался, я еще раз всадил в него меч. Теперь он уже не хотел драться. Но, похоже, и мной, и дальним потомком овладели охотничьи инстинкты. И когда зверь решил убежать, мы было двинулись за ним, но нас остановил густой тяжелый мявк, раздавшийся со спины. Прихрамывая на левую лапу, орошая траву кровью из распоротого бока к нам приближался комонь. Я не стал его спрашивать, куда он дел собачек, просто отошел в сторону.

Тивас тоже потоптал в себе великого охотника и последовал моему примеру.

Мрачно выглядел комонь. Страшно даже. Да только избитый, израненный гиршу отнюдь не собирался ни пугаться, ни тем более бежать. Как странно, от нас он, в общем-то, вроде бы ретировался, а тут воодушевлением воинственным обуялся и звук матерный издал. Только комонь сию руладу до конца дослушивать не стал. Черной молнией преодолел он разделяющее их расстояние, страшным ударом в грудь опрокинул гиршу и впился ему в глотку. Страшные мышцы вздыбили загривок, раздался громкий треск, и комонь поднял голову к небу уже с куском глотки в зубах, фонтан крови ударил ему в грудь, судорогой дернулся кадык, проталкивая мясо в утробу, и наступившую тишину ночи прорезал страшный вопль нетрезвой сумасшедшей лесопилки. Оказывается, этим звуком зверь выражал радость.

– Может, уйдем, – предложил я Тивасу.

– Стой на месте. Круг заново отсыпать надо.

Зверюга наконец закончил распевать свою победную песню и увидел нас.

– Меч не поднимай, – негромко сказал Тивас.

Но меч и не собирался воевать. На удивление спокойный, он лениво лежал в руке, придавая странную уверенность.

Комонь одним прыжком оказался рядом с нами и, склонив голову, весьма доброжелательно уставился на нас. При этом его алые адские буркала погасли и превратились в нормальные такие зверские глаза.