Швейцарец. Возвращение - Роман Злотников

Орджоникидзе несколько мгновений буравил сидевшего перед ним человека напряженным взглядом, а затем тяжело вздохнул и ссутулился.

– Значит, оттуда… Коба, как же мы от них отстали! И, черт возьми, продолжаем отставать! Вот это, – он кивнул подбородком на лежащую на столе папку. – Двадцать лет. Не меньше!

Сталин отложил ручку и, подхватив лежащую на столе рядом с пепельницей тлеющую трубку, затянулся, после чего упер в старого друга тяжелый взгляд. Мощный вброс информации о новых технологиях взбаламутил не только всё партийное и советское руководство, но и научные и инженерные круги. Хотя к самой информации был допущен очень ограниченный круг людей, но как только процесс освоения полученных технологий перешёл в стадию непосредственной реализации, пусть хотя бы и на экспериментальном уровне, слухи начали распространяться со скоростью лесного пожара. Так что старый друг Серго, ввалившийся в его кабинет в подобном возбуждении, был вовсе не одинок. Здесь уже успели побывать и вышеупомянутый Рыков, и Енукидзе, и Кржижановский, и многие другие…

– Серго, если все будут причитать, как это делаешь ты, – мы их никогда и не нагоним! – веско произнес Сталин, рассматривая старого друга так, как будто увидел его впервые. Впрочем, возможно, так оно и было на самом деле. Потому что тот молодой, горячий и даже слегка помешанный на справедливости парень как-то совсем незаметно превратился вот в этого, немолодого, грузного, хотя и по-прежнему по-кавказски живого… хм-м… а как его можно назвать? Председатель ВСНХ? Ну-у-у… не поспоришь. Вот только он как-то постепенно стал воспринимать этот важнейший для страны орган, который доверили ему партия и народ, как свою собственную вотчину, в которой только он имеет право карать и миловать. И яростно набрасывался на любого, кто посмел как-то покритиковать или, паче того, предложить как-то преобразовать его уже постепенно становившееся огромным и неповоротливым монстром «удельное княжество». А как яростно он оберегал свой статус негласного «куратора» с ЗСФСР[59], требуя любые назначения и перестановки в Закавказье непременно согласовывать с ним. Когда это у него началось? Почему он этого в нем раньше не замечал? Или начало вылезать его происхождение?[60]

– Ты не понимаешь! – несколько патетически воскликнул Орджоникидзе. – Думаешь, дело только вот в этом? Когда мы заказывали на Западе станки и заводы, то думали, что получим самое современное оборудование, а на самом деле, – он яростно взмахнул рукой, – они продали нам свое старье![61] Нам всё придется переделывать, всё… Кле, Бозишвили[62], как они, наверное, смеялись, когда подписывали с нами контракты! За такие деньги сбыть нам своё устаревшее дерьмо…

Сталин встал и, подойдя к окну, некоторое время смотрел на буйную зелень Старой площади. После чего негромко заговорил:

– Ты не прав. Они действительно в основном продали нам всё самое современное. Но современное из числа того, что уже находится в серийном производстве. А вот новые разработки нам никто предлагать не стал. Между тем эти разработки идут у них постоянно. Непрерывно. Как только они начинают строить новый стапель, новый проходческий щит, новую крекинговую колонну, так сразу же, буквально в тот же день, начинают работать над новым образцом. Не прекращая при этом совершенствовать и старый, понимаешь, Серго? – Сталин резко развернулся. – А у тебя есть люди, которые должны заниматься тем же самым, а? У тебя, Серго?

– Ты сам знаешь, какой у нас дефицит кадров, – зло отозвался Орджоникидзе. – Там, где у них, – он мотнул головой, – сидят три инженера, у меня, дай бог, – один техник! Где я тебе возьму людей, где?!

– Ты, видно, забыл, что в феврале семнадцатого нас в партии было всего двадцати четыре тысячи. Двадцать четыре, Серго! На всю страну! А в октябре нас стало уже триста пятьдесят. Потому что мы работали, а не жаловались…

– Я не жалуюсь! – горячо вскинулся Орджоникидзе. – Но есть вещи, которые быстро сделать невозможно! Откуда я возьму тебе инженеров и техников, откуда? Рожу? Так если собрать в одном месте девять беременных женщин – всё равно не получится родить ребенка за один месяц!

– А что ты сделал, чтобы найти их?

– Это ты мне говоришь? – вскипел председатель ВСНХ СССР. – Мне? Я пытаюсь как можно шире привлекать старых спецов, но ОГПУ постоянно вставляет мне палки в колеса! И никакой поддержки в этом вопросе я от тебя почти не получаю! А теперь ты пеняешь мне на то, что я плохо ищу кадры?

Хозяин кабинета усмехнулся.

– Скажи мне, Серго, ты слышал когда-нибудь такую фамилию – Макаренко?

– Макаренко? – Орджоникидзе наморщил лоб. – Это ты о завотделом промышленности из Одесского…

– Нет, – не дал ему закончить Сталин. – Это я о руководителе детской трудовой колонии ОГПУ имени Дзержинского. И бывшем начальнике такой же колонии имени Горького, что под Харьковом. Ты знаешь, что выпускники из его колонии выходят сплошь мастерами высокой квалификации – токарями, слесарями, инструментальщиками, сборщиками, техниками-агрономами. В семнадцать лет, Серго! Бывшие беспризорники, воры, малолетние бандиты… Вот тебе кадровый резерв, из которого ты уже за три-четыре года можешь получить отличного инженера, конструктора, проектировщика. Причем прошедшего и через голод, и через холод, и через тиф, и через разруху, знающего, как подводит живот, когда ты не ешь третий день. И поэтому преданного советской власти, давшей ему профессию, позволяющую всегда иметь кусок хлеба и, главное, надежду на счастливое будущее. А теперь ответь мне, Серго, – почему этим занимается ОГПУ, а не ты? И почему у нас в стране всего две таких колонии, а?

– Макаренко? – председатель ВСНХ озадаченно покачал головой. – Я проверю… И если всё это так, то й-а-а… я этим займусь.

– Хорошо, – Сталин сделал паузу. – А ещё ты совсем перестал заниматься марксистской теорией, Серго. Забросил политучебу…

– Да какая теория?! – вскинулся Орджоникидзе. – Тут на сон дай бог четыре часа остается. Не поверишь – уже забыл, когда последний раз вино пил!