Восходящая Тень - Роберт Джордан

Мальчишка настойчиво дергал его за ногу:

— Лорд Перрин! Мастер ал'Вир велел передать, что троллоки сломлены. И там вправду кричат «Дивен Райд», люди, я имею в виду. Я сам слышал!

Перрин свесился с седла и взъерошил гонцу курчавые волосы:

— Тебя как зовут, паренек?

— Джайм Айбара, лорд Перрин. Я ваш кузен… ну, может, не совсем кузен, но что-то в этом роде. Мы родня.

Перрин закрыл глаза, чтобы сдержать подступившие слезы, и даже когда открыл их снова, его рука на голове парнишки дрожала.

— Ну что ж, кузен Джайм. Запомни этот день — ты сможешь рассказывать о нем своим детям. Своим внукам и правнукам.

— А я не собираюсь заводить никаких детей, — твердо заявил Джайм. — Девчонки противные, только и знают, что насмешничать да дразниться. От них одна морока.

— Думаю, когда-нибудь ты перестанешь считать их такими уж противными, хотя, по правде сказать, мороки от них меньше не станет.

Фэйли.

Джайм, похоже, не слишком поверил сказанному. Он задумчиво сдвинул брови, но вскоре широко улыбнулся:

— Побегу-ка к Хэду да расскажу ему, что сам лорд Перрин назвал меня кузеном.

И он помчался поделиться этой новостью с Хэдом и другими мальчишками, у которых, благодаря сегодняшней победе, будут когда-нибудь и свои дети. Солнце стояло прямо над головой, а значит, все сражение продолжалось не больше часа, тогда как Перрину казалось, что на него ушла целая жизнь.

Ходок — не иначе как Перрин его пришпорил — двинулся вперед. Люди приветствовали Перрина восторженными криками и расступались, давая ему дорогу. Там, где троллоки проломили тяжестью своих тел частокол, образовались бреши, в одну из которых Перрин и направил коня. Он ехал по тушам мертвых троллоков, но даже не замечал этого. Исчезающие, утыканные стрелами, словно подушечки для булавок, бились в предсмертных конвульсиях — Перрин не видел ничего. Ничего и никого — кроме Фэйли.

Она выехала из строя ополченцев из Сторожевого Холма, чуть задержалась, чтобы попросить Байн не следовать за ней, и поскакала навстречу Перрину, держась в седле так легко и грациозно, будто составляла с Ласточкой единое целое. Фэйли почти не касалась узды и направляла лошадь коленями. Свадебная красная лента по-прежнему была вплетена в ее волосы, длинные концы свисали за спину.

Непременно надо раздобыть для нее цветов. Какое-то время Фэйли пристально присматривалась к Перрину, и ему даже показалось, что она… Но нет, Фэйли, конечно же, не могла испытывать неловкости, хотя от нее и исходил такой запах, словно она не была уверена в себе.

— Я сказала тебе, что поеду, — промолвила она наконец, вздернув подбородок. Ласточка, выгнув шею, принялась выплясывать, но Фэйли успокоила лошадь, кажется, даже не заметив этого. — …Что поеду, говорила, но ни словом не обмолвилась, как далеко. Попробуй, скажи, что это не так.

Перрин вообще ничего сказать не мог. Она была так красива, что у него дыхание перехватывало. Видеть ее, любоваться ею — это все, чего он хотел. Он чувствовал запах ее пота, смешанный со слабым ароматом травяного мыла, и не знал, смеяться или плакать. А может, смеяться и плакать одновременно? Он желал вобрать в себя весь ее запах.

Фэйли сдвинула брови и продолжила:

— Они уже были готовы выступить, Перрин. Честное слово, были готовы, мне даже никого уговаривать не пришлось. Их троллоки почти не трогали, но они видели дым и понимали, что к чему. А мы — Байн и я — торопились изо всех сил и добрались до Сторожевого Холма еще до рассвета, а как только солнце взошло, пустились в обратный путь. — Хмурое выражение на ее лице сменилось горделивой улыбкой. Удивительно красивой улыбкой. — Они последовали за мной, Перрин. Пошли за мной! Даже Тенобия никогда не водила мужчин на битву. Как-то раз — мне тогда исполнилось лет восемь — она было вознамерилась, но отец потолковал с ней один на один в ее покоях, и, когда он отправился в Запустение, она осталась дома. По-моему, — добавила Фэйли с грустной улыбкой, — вы с ним пользуетесь похожими методами. Тенобия даже спровадила его в ссылку, но ей было всего шестнадцать, и вскорости Совет Лордов убедил ее изменить это опрометчивое решение. Она позеленеет от зависти, когда я ей расскажу. — Фэйли снова умолкла, потом собралась с духом, подбоченилась и выпалила:

— Ну а ты что, язык проглотил? Собираешься что-нибудь сказать или так и будешь сидеть да таращиться, чурбан волосатый? Я ведь не обещала тебе уехать из Двуречья. Это ты говорил, а я ничего подобного не обещала, поэтому не за что на меня сердиться. Ты вздумал отослать меня, потому что решил, будто сложишь здесь голову. А я взяла и вернулась, чтобы…

— Я люблю тебя.

Это единственное, что он смог вымолвить, но, как оказалось, большего и не требовалось. Едва Перрин успел произнести эти слова, как Фэйли подъехала к нему вплотную, обняла и прижалась лицом к его груди — изо всех сил, словно хотела его раздавить. Он нежно гладил ее темные шелковистые волосы — просто ощущал их под рукой, и этого было достаточно.

— Я так боялась, что не успею, — промурлыкала она, уткнувшись в его кафтан. — Эти парни из Сторожевого Холма поспешали изо всех сил, но, когда мы добрались до Эмондова Луга, вы дрались уже у самых домов, да я еще и не сразу тебя увидела… — Она поежилась и умолкла, но, когда заговорила снова, голос ее звучал заметно спокойнее:

— А из Дивен Райд пришли? Перрин встрепенулся и даже перестал гладить ее волосы:

— Да, пришли… А ты-то откуда знаешь? Неужто и это ты устроила?

— Нет, сердце мое, хотя, если б могла, непременно бы устроила. Просто когда тот человек… Помнишь, он говорил: «Мы идем»? Я сразу подумала… надеялась, что как раз в этом и дело. — Она слегка отодвинулась и вскинула на него глаза:

— Я не могла сказать тебе сразу, Перрин, потому что сама не была уверена и не хотела пробуждать напрасные надежды. Ведь если бы они не… Не сердись на меня, Перрин.

Он со смехом подхватил ее на руки и пересадил в свое седло. Фэйли тоже рассмеялась, сделала вид, будто сопротивляется, но в конце концов обняла его.

— Я никогда, никогда не стану на тебя сердиться, кля…

Фэйли прикрыла ему рот ладошкой.

— Мама рассказывала, что, когда отец перестал на нее сердиться, она чуть с ума не сошла, решив, что стала ему безразлична, и сделала все, чтобы привести его в чувство. Так что ты, Перрин, будешь на меня сердиться! И, если хочешь принести мне еще один свадебный обет, поклянись, что, если рассердишься, никогда не станешь этого скрывать. Ведь сама я вижу лишь то, что ты позволяешь мне увидеть, муж мой… Муж мой, — повторила она с видимым удовольствием. — Мне нравится, как это звучит.

Перрин заметил, что она не сочла нужным сказать, будет ли и сама давать ему знать, когда рассердится, но, исходя из предыдущего опыта, полагал, что это ему придется выяснять самому. Семейная жизнь — во всяком случае поначалу — не обещала быть легкой, но какое значение это могло иметь сейчас? Фэйли жива, и она рядом.