Месть русалок - Шэна Эйби

Несколько мгновений он стоял, не двигаясь, устремив взгляд на сверток, который держал в руках, и словно спорил о чем-то с самим собой. Затем поклонился ей, причем с самым дерзким и нечестивым видом, осторожно положил сверток на стул рядом с ширмой.

– Ужин готов, миледи. Пожалуйста, присоединяйтесь ко мне, как только будете готовы.

– Конечно, – ответила она, чувствуя себя совершенно нелепо.

Роланд осторожно закрыл за собой дверь.

Кайла от облегчения как-то сразу осела, чуть прислонившись к деревянной ширме, затем все же взяла себя в руки и осмелилась выйти из-за ширмы. Взяв сверток, который оказался довольно тяжелым, она потащила его обратно к огню. В колеблющемся свете пламени она рассмотрела, что это действительно был плотный мешок для одежды, перевязанный атласной лентой. Когда она распустила узел, то обнаружила внутри платье и белье из прекрасной ткани, богато украшенные кружевами и лентами. Все такое знакомое и в то же время давно забытое. Ведь что-то подобное Кайла носила в той, прежней, счастливой жизни много месяцев назад.

Леди Элизабет по своей доброте обратила внимание на проблему Кайлы и сразу же постаралась помочь ей. В небольшой записке, вложенной внутрь, говорилось о том, что леди Элизабет надеется на то, что Кайла простит ее за бесцеремонность. Просто она понимает, насколько затруднительно для леди такое путешествие, при долгом отсутствии удобств и прочих необходимых мелочей. Поэтому она надеется, что леди Кайла примет без обиды эту одежду на самое первое время, пока не найдет что-то более для себя подходящее.

Записка была подписана: «Ваш искренний друг Элизабет де Корби».

Ну что ж, теперь Генри может быть доволен. Кайла проскользнула через дверь, соединяющую комнаты, так тихо, что Роланд почти ничего не заметил, пока не услышал какой-то легкий шорох – или то было просто движение воздуха? – позади себя, доставивший ему вдруг странное и довольно острое наслаждение. Это было знакомое ощущение – то самое, которое только она могла вызвать в нем. Когда он повернулся к ней, то все еще сохранял спокойствие, но в ту же минуту, как увидел ее, слова приветствия, пустые, ничего не значащие, замерли у него на устах.

Отчего-то он совершенно не был к этому готов. За последние недели он привык относиться к ней с восхищением, ничего не имеющим с тем, как она выглядела. Она не нуждалась, по его мнению, ни в каких дополнительных ухищрениях, которые могли бы подчеркнуть ее красоту. Бесформенное, уродливое платье, которое болталось на ней, нисколько ему не мешало, разве что вызывало некоторые опасения за ее здоровье. Он беспокоился, что она слишком похудела.

Но теперь перед ним предстала та самая леди Кайла, которую все, но только не он, привыкли видеть во всем блеске своей красоты, настолько живой, настолько сверкающей, что принять и признать ее было равносильно смертельному ранению в сердце.

Серо-голубое платье мягко облегало ее восхитительную фигуру, являя ему все те изгибы и формы, которые он рисовал в своем воображении: мягкий изгиб ее совершенной по форме груди, невероятно тонкой талии, плавной, едва намеченной округлости бедер, скрытой под фалдами юбки, мягкими складками ниспадающей на пол и возбуждающей пылкие фантазии.

Он перестал дышать просто потому, что забыл об этом, и шагнул к ней. Она тоже сделала шаг навстречу. При этом ее торопливом жесте шелковое платье обрисовало с еще большей четкостью все изгибы ее восхитительного тела, окутанного сапфировой, жемчужно-серой дымкой. Живот, бедра, восхитительный треугольник между ними, все это чуть обозначилось и сразу же исчезло в движении, пока она шла к нему.

Роланд почувствовал, как его начинает сотрясать дрожь.

Она помедлила, дойдя до стула, который он предложил ей, стараясь не встречаться с ним взглядом, а затем села, подобрав юбку изящным движением.

С ним творилось нечто невообразимое. Можно было подумать, что он никогда не видел женщин, никогда не замечал, как цвет одежды подчеркивает или усиливает цвет кожи и волос подобно тому, как вибрирующий, жемчужно-синий цвет подчеркивал пламенеющее сияние ее волос, шелковистую прозрачность ее бледной кожи. Он никогда не замечал, что квадратный вырез платья может с такой великолепной простотой обрамлять восхитительные изгибы, скрытые под платьем и будоражащие воображение.

И это – его жена!

Роланд ухватился за спинку стула, пододвинув его к столу, как того требовали правила приличия. Стоя прямо за ее спиной, он мог видеть макушку ее ярко-рыжей головы, гордый изгиб шеи, он видел, как поднимается и опускается ее грудь при дыхании, как при вздохе ее грудь наполняет лиф платья…

Он закрыл глаза, поспешно отошел и опустился на другой стул.

Кайла казалась слишком тихой, слишком молчаливой. Она сидела, опустив голову, думая какие-то свои тайные думы, определенно не имеющие ничего общего с тем, что сейчас волновало его. Он и сам был не рад тому направлению, которое приняли его мысли.

– Вы голодны? – спросил он, старясь скрыть свое замешательство, и кивнул на стол. – Боюсь, здесь все только холодная пища.

– О, я могла бы съесть сейчас даже этот стул, милорд, – сказала она с искренней простотой.

Он засмеялся.

– Надеюсь, мы сможем найти здесь что-нибудь более съедобное на ваш вкус.

Он начал выбирать кусочки повкуснее и класть ей на тарелку, и Кайла позволила ему делать это. По-прежнему молчаливая, она наблюдала за его руками, двигающимися среди расставленных перед ними блюд с сыром, с холодным мясом и хлебом. И все, казалось, так естественно, так обычно, словно они много раз вот так ужинали вдвоем. Впрочем, так оно и было на самом деле. Несколько раз за время их путешествий он присоединялся к ней за ужином. Сам он объяснял это необходимостью проследить за тем, чтобы она ела как следует, а также, чтобы узнать, какие кушанья она предпочитает. В этом не было ничего необычного, за исключением того непреложного факта, что она была его пленницей, а он – ее тюремщиком.

Это придавало уникальность всей ситуации. Он пытался делать вид, что она – его почетная гостья и он просто хочет угодить ей. Иногда она также включалась в игру, поддразнивая его, однако по большей чести предпочитала просто наблюдать, оставаясь для него загадкой, восхитительная в своей таинственной отрешенности. И тогда он старался не нарушать ее покой, хотя страстно желал, чтобы она не отдалялась от него.

Сегодня вечером все изменилось. Они оба это знали, и никто из них не мог осмыслить это до конца.

Она ела по своему обыкновению изящно, отщипывая маленькие кусочки хлеба, откусывая крохотные кусочки мяса. И, как всегда, он не мог оторвать от нее глаз. Ему нравилось буквально все: и то, как она держит тонкими пальчиками ломтик сыра, и то, как она обхватывает кусочек своими сочными губами, и то, как сидит, чуть наклонив голову и чуть прикрыв веки, стараясь избежать его взгляда.

Сам Роланд почти ничего не ел. Он не был голоден, во всяком случае, не в этом смысле. Его потребности были более сложными. Тени от горящих свечей резче обозначали ложбинку между ее грудями и, скользя по ее белоснежной коже, дразнили и соблазняли его игрой света и тьмы.