Тайна имения Велл - Кэтрин Чантер

– Я не уеду без тебя, Марк. Мы должны оба отсюда уехать. Передай эту землю кому-то, кто сможет лучше, чем ты, хозяйствовать на ней.

– Я остаюсь.

– Зачем?

Марк сразу не ответил. Он выключил телевизор и заговорил, медленно подбирая слова:

– Мне здесь нравится. Я всегда, с самого детства, мечтал работать на земле. Я всегда этого хотел, пока…

– Что пока, Марк? Пока я все тебе не испортила? Я забеременела от другого и родила дочь, которая оказалась сущим наказанием. Именно это ты всегда хотел высказать мне в лицо, но никогда не отваживался.

Марк опустился на диван. Приоткрыв заслонку печи, я принялась вбрасывать в огонь письмо за письмом. Свет пламени освещал половину лица Марка. Муж сидел, покусывая кончики пальцев. Другую половину лица скрывала тьма. Я потянулась за очередной партией писем. Марк поставил ногу на письмо от религиозного братства, а затем прикоснулся к моей руке. Слишком устав от происходящего, я положила голову ему на колени.

– Мы здесь завязли по уши. Если мы уедем, то вновь станем свободными, – вновь попыталась я его переубедить.

Мне хотелось пытаться вновь и вновь. Я верила, что со временем преуспею.

Перед тем как идти спать, он приоткрыл заднюю дверь и позвал меня. Ему хотелось, чтобы я взглянула на небо. Ковш Большой Медведицы низко висел на небосводе. Звезды ясно виднелись в ночи. Я смогла отыскать Полярную звезду.

– Загадаешь желание? – спросил он, обнимая меня за плечи.

Со стороны мы могли показаться идеальной парой.

* * *

Мне трудно было унять тогда дрожь. Я ощутила, что вновь дрожу, сейчас, вспоминая то черное небо, Полярную звезду – все, что видела и не замечала тогда, когда стоило замечать.

Мальчишка постучал в дверь. Ничего важного. Он пришел сообщить, что на несколько часов отключат электричество. Им надо заделать брешь в ограждении. Это объясняло, почему стихла сирена тревоги. Меня порадовало то обстоятельство, что кто-то хотел пробраться в мою тюрьму. Мальчишка рассмеялся. От таких желающих нет отбоя. Мне нравилось, как он смеется. Его невинность и идеализм произвели на меня настолько сильное впечатление, что я, даже сама от себя такого не ожидая, рассказала Мальчишке, что написала мужу письмо с просьбой приехать ко мне повидаться. Вот только все это впустую, ведь никто не знает, когда мне позволят отослать это письмо. Мальчишка перевел взгляд на пол. Я тотчас догадалась, что поставила его в неудобное положение, как будто выпрашивая его послать письмо вместо меня. Это было нехорошо с моей стороны.

– Впрочем, не важно, – сказала я. – Я там написала ужасную чушь, полную слезливой жалости к самой себе. Лучше будет послать письмо тогда, когда мне разрешат. В этом состоит преимущество бумажных писем над электронными…

– Я могу послать ваше письмо, – оборвал мои словоизлияния Мальчишка.

Он еще совсем юный, порывистый и рисковый. Сейчас он сделал ужасно непредусмотрительный шаг, пересек разграничительную линию, и все изменилось. Комнату заполонило чувство несоответствия. Крышечка косо сидела на чайнике для заварки. Холодильник, взревев в последний раз, умолк, когда отключили электричество. Подошвы моих туфель неуклюже шаркали по линолеуму. Хотя сейчас было не позже шести часов вечера, в кухне сразу как-то потемнело.

– Нет, не стоит этого делать, – тихо произнесла я.

– Ничего, – настаивал Мальчишка, – но мне придется его прочитать.

Повернувшись, я взглянула на него.

– Это не ради предписаний цензуры и всей прочей глупости. Просто, если об этом узнают, я всегда могу сказать, что действовал в соответствии с предписаниями. Если меня поймают, то отошлют отсюда, следовательно, от меня вам больше никакой пользы здесь не будет.

Я прикасалась большим и указательным пальцами к краешку конверта, но никак не решалась его вскрыть.

– Это того не стоит, – сказала я. – Сколько бы мне еще ни осталось, думаю, недолго я проживу здесь узницей, вы вскоре закончите службу, и вся жизнь у вас впереди. Если вы останетесь после службы в армии без положительных рекомендаций, как говорится, ваша песенка спета. Я правильно выражаюсь?

Мальчишка пододвинул стул к кухонному столу и уселся. На его лице отражалось внутреннее замешательство. Во второй раз за последние пять минут он нарушил установленные в армии правила.

Затем он попытался встать, но я его остановила:

– Нет. Посидите здесь.

Я присела напротив.

– Где Третий?

Мальчишка улыбнулся:

– Я никак не могу привыкнуть, что вы его так называете. У него есть имя.

– У вас тоже есть, но при этом я предпочитаю называть вас Мальчишка. Это любя.

Мальчишка предпочел ответить на прежде заданный мной вопрос, рассеянно катая яблоко по тарелке:

– Он с Адрианом ремонтирует электроограду в конце поля, у ручья. Они там надолго.

Слюна увлажнила мне рот. Я поймала себя на том, что почесываю затылок. Старая привычка, вызванная излишней нервозностью. А я-то думала, что обо всем позабыла… Признаки жизни… Сидящий напротив меня Мальчишка надкусил яблоко. Я слышала в тишине лишь хруст от вонзающихся в плод зубов. Я подумала, что это мое яблоко. Я отчетливо слышала, как он жует и глотает. Он сказал, что пошлет вместо меня письмо… Пусть шлет. Я обогнула стол, таща стул за собой. Я села рядом. Письмо зажато в руке. Я вытащила его из конверта, развернула и положила перед ним на стол.

– Если вы не хотите, чтобы я… – начал он, но я, мотнув головой, заставила его замолчать.

Читать в сумерках было непросто. Лучи висящего низко над горизонтом солнца в конце своего дневного пути проникали в кухонное окно сквозь листву дуба, минуя угол дома. Нам пришлось пересесть, чтобы воспользоваться этими последними лучами дня. Наши глаза следовали за неровными очертаниями букв, которые складывались в прыгающие на бумаге слова, вот только мы читали, как слепцы. Прикосновение – единственное чувство, оставшееся в комнате. Я знала, что мою ногу отделяет от его ноги пара сантиметров. Я ощущала, как поднимается и опускается не только его грудь, но и моя. Плечи его едва заметно поднимались и опускались под рубашкой цвета хаки. Грудная клетка вздымалась и опадала. Его дыхание было незаметным, но ощутимым. Чувствуя себя снова девушкой, я незаметно придвигалась к нему, пока наши ноги не соприкоснулись. Мальчишка не отстранился. За это время мы вполне могли бы прочитать первую страницу и перевернуть листок бумаги, но мы все сидели, словно завороженные, не в состоянии пошевелиться. Мысль, что этот мальчик красив, нашла путь в мой охваченный тихим восторгом разум. Мальчик красив, и он ко мне прикасается…