Опоздавшие - Хелен Кляйн Росс

Оштукатуренный потолок местами был так низок, что даже невысокой Брайди приходилось сгибаться, но ей нравилось, что комната не годится никому другому. Холлингворты, как истинные протестанты, были тощие и высокорослые. Все они хорошо относились к Брайди, но именно эта возможность уединения грела ей душу. В ее комнату заходила только Нетти, и хоть ростом была выше, ей тоже не приходилось сгибаться в три погибели.

Признаться, Брайди не ожидала тепла с ее стороны. По словам Аделаиды, давние слуги зачастую принимают в штыки новичков. Видимо, девушек сближало то, что обеих на службу взяли из милости. Однажды Брайди спросила, не хотела бы Нетти поменять свою жизнь.

– Я дала обещание миссис Холлингворт: если с ней что-нибудь случится, я останусь в доме до тех пор, пока Ханна, младшая в семье, не выйдет замуж. – Нетти пожала плечами. – Здесь мне хорошо. И куда еще идти-то?

Нам обеим больше некуда идти, подумала Брайди. Она представила себя дряхлой старухой, еле-еле взбирающейся в свою комнатку. Ладно, ей всего семнадцать, до старости еще далеко.

Брайди спустилась в кухню.

– Доброе утро, – поздоровалась она с Нетти, которая вынимала из духовки поднос с сахарным печеньем. Ужасно захотелось съесть хоть штучку, но до причастия нельзя. А вот Нетти – баптистка, у них собрания по вечерам.

Брайди натянула перчатки, черным ходом вышла на улицу и зашагала к церкви Матери печалей. Она любила эту дорогу к храму. Совсем как в детстве, воздух полнился ароматами древесной коры и трав, разогретых солнцем. На полях, обнесенных каменными оградами, высились скирды сена и стожки овса. Слышались пересвист боболинков, меланхоличное блеяние овец. Утоптанная тропа огибала озеро, где неизменно встречался мальчишка с бадейкой бурых рыбин, потом бежала вдоль грушевой рощи в цвету и молочной фермы, взбиралась на пригорок, пересекала монастырскую лужайку и выводила к распахнутым, крашенным суриком дверям церкви в белой дощатой обшивке и колокольне, взметнувшейся над парком на стрелке двух дорог.

Ответно поклонившись священнику, Брайди окунула пальцы в чашу, перекрестилась и села в первых рядах, но не на переднюю скамью. Она любила эти мгновения в безлюдной тишине, когда можно полюбоваться цветными витражами стрельчатых окон и красиво раскрашенными резными статуями святых, полуобнаженных и в одеяниях. Святой Иосиф с молотком в руке всегда напоминал о Томе. Эта церковь выглядела гораздо веселее той, в которой они хотели обвенчаться. Там никаких витражей, одни мутные стекла, а блеклых святых лишь на время поста облачали в лиловые одежды.

Брайди безмолвно помолилась за себя и сына. Потом за Тома, который, возможно, в чистилище. Потом за всех родных, включая усопших Джеремайю и Патрика. Братья виделись ангелочками на облаках. Подумать только, уж больше года, как она уехала из дома.

Некогда тугая нить, связующая с родными, ослабла и провисла, приняв образ нерегулярной переписки с Кэтлин. На письма отвечала только сестра, хотя Брайди писала всем (кроме папы) и всех поздравляла с днями рождения, накрепко отпечатавшимися в памяти, поскольку каждое появление очередного прелестного малыша означало еще и новый рот, утихомирить и накормить который надлежало ей, старшей дочери.

К сожалению, в письмах была ложь. Ну, может, не ложь, а утаивание правды, что, по мнению монахинь из монастыря Святой Урсулы, еще хуже откровенной лжи.

Меня взяли на работу в большой загородный дом, недавно писала Брайди. Усадьба очень красивая. Прекрасная семья обеспечила меня жильем, питанием и хорошим жалованьем.

Она умолчала о визитах «мрачных демонов», некогда терзавших ее мать. Когда это случалось, мама весь день лежала в кровати, отвернувшись к стене. Тогда Брайди не понимала, что она страдает не от душевной, но самой настоящей физической боли. А сейчас поражалась, что мать вообще сумела выбраться из-под тяжеленной наковальни тоски, которую сама она впервые изведала после смерти Тома.

Только тетке, маминой сестре, удавалось с помощью отваров и зловонных припарок вывести ее из этого состояния. Интересно, что это за припарки? Вот бы узнать. Давеча Брайди поранилась о гвоздь, торчавший из подставки бельевого катка, но заметила это, лишь увидев кровь на выстиранном белье. Она перевязала руку и перестирала простыни. Не дай бог, узнают об этих ее приступах бесчувствия, так отправят в сумасшедший дом. Неподалеку был «Приют умалишенных», поименованный в честь Сариной бабки, которая пожертвовала деньги на его открытие. Нищих и безумцев там содержали вместе, и потому Брайди изо всех сил скрывала, что временами ее с головой накрывает тоска. Однако нынче, слава богу, день был хороший.

В проповеди отец Кэллагэн говорил о матерях, называя их невоспетыми героинями веры. Сегодня важная дата, сказал он, мы впервые отмечаем День матери, который отныне будет праздноваться ежегодно.

День матери! Очередная выдумка американцев, которые вечно хотят чего-нибудь новенького, в отличие от ирландцев, предпочитающих, чтоб всё оставалось, как было спокон веку. По рядам передали корзины с белыми гвоздиками, чтобы каждая мать взяла себе цветок. Когда корзина добралась до Брайди, рука ее застыла над ароматной пеной белых лепестков…

– Матери владеют тайнами, непостижимыми для мужчин! – с амвона гудел священник.

Брайди всё не могла расстаться с корзиной, которую, наконец, сосед деликатно высвободил из ее рук и передал сидевшей рядом монахине, а та отправила дальше.

В соседе Брайди узнала Оскара Энгеля, кучера-немца Холлингвортов. Почему он здесь? Разве он католик? После службы кучер предложил подвезти ее до дома, но Брайди досадливо отказалась от непрошеной любезности.

Утро в кухне. Пользуясь лопаточкой, Нетти уже перекладывала пирожки со сковородки на серебряное блюдо. Брайди поспела вовремя, чтобы поставить его на поднос, рядом пристроить кувшинчик с кленовым сиропом и четыре невысоких стакана сока (два с апельсиновым, два со сливовым), пройти через кладовую и узким коридором добраться до распашных дверей, что вели в столовую. Почти все семейство уже было в сборе: Сара, Бенно, Ханна и мистер Холлингворт. Рейчел к завтраку выходила редко, предпочитая около полудня звонком вызвать Брайди и откушать в постели.

Бенно о чем-то возбужденно говорил, потрясая утренней газетой. Казалось, голос его стал еще басовитее за те шесть недель, что Брайди провела в доме. Ровесник Тома, которому тоже исполнилось бы восемнадцать, он имел вид взрослого лощеного мужчины. Может, оттого, что носил представительный костюм-тройку. Каждые каникулы он работал на фабрике Холлингвортов, готовясь к тому дню, когда примет ее под управление.

– Но почему не приобрести «Гачо», отец? – горячился Бенно. – На дворе 1909-й! Зачем жить, как в начале прошлого века?

Что еще за Гачо? – подумала Брайди, изнывая от желания вытереть струйку пота, сбегавшую по спине. Здешние старожилы не припоминали такого июньского пекла.