Чужой на земле - Ричард Бах

«Отличное зрелище, Шах-и-Мат».

«Да что там, обращайтесь в любое время». Вот она – радость. Ведь радость заполняет все тело. Даже пальцы на ногах радуются. За это ВВС еще считает необходимым мне платить. Нет. Они платят мне не за время, когда я летаю. Они платят мне за те часы, что я не летаю; летчики зарабатывают свои деньги в часы, когда они прикованы к земле.

Я и немногие тысячи других пилотов одномоторных самолетов живут в системе, называемой тесное братство. Еще я несколько раз слышал фразу: «высокомерные летчики-штурмовики». Хотя обобщения могут быть довольно странными, эти словосочетания подобраны верно.

Пилот многомоторного бомбардировщика или транспортного самолета, или офицер нелетного состава ВВС все-таки, в корне, тоже человек. Но к этому пониманию я должен привести себя усилием, и, на практике, без необходимости я с ними не разговариваю. Было несколько пилотов многомоторных самолетов на базах, где я бывал в прошлом. Они рады летать на больших, тяжелых самолетах и жить в мире малых высот, долгих перелетов и кофе с бутербродами в кабине. Как раз эта удовлетворенность монотонным существованием, без приключений, и отделяет их от летчиков одномоторных самолетов.

Я принадлежу к группе людей, которые летают одни. В кабине штурмовика только одно кресло. Нет места для еще одного летчика, который бы в непогоду настраивал радиостанцию, чтобы связаться с центром управления полетами или чтобы помочь в аварийной ситуации, или при заходе на посадку доложить о воздушной скорости. Нет никого, кто бы развеял одиночество во время долгого перелета. Нет никого, кроме меня, и я должен принимать решения. Я все делаю сам, от запуска двигателя до его остановки. На войне я один встречу ракеты, зенитный огонь и огонь стрелкового оружия над линией фронта. И если погибну, то погибну один.

Из-за этого и из-за того, что по-другому я и не хочу, я не желаю проводить время с пилотами многомоторных самолетов, которые живут без приключений. Это высокомерное отношение и несправедливое. Не должно быть так, что если в одной кабине – один летчик, а в другой – несколько, то этого уже достаточно для того, чтобы они никогда не общались. Но все же между мной и человеком, предпочитающим жизнь низких высот и медленных скоростей, лежит непреодолимый барьер.

Однажды я попытался сломать этот барьер. Я заговорил как-то вечером с летчиком одной эскадрильи Гвардии, которую вынудили поменять свои «F-86H» на четырехмоторные транспортные самолеты. Если вообще существует общая связь между полетами на одномоторных и многомоторных самолетах, то я увижу ее глазами этого человека. «Как тебе многомоторные после „сэйбров“?» – спросил я.

Я попал не на того. Он был новичком в эскадрилье, его перевели недавно.

»Я не летал на «восемьдесят шестом» и не собираюсь», – сказал он.

»Восемьдесят шестой» прозвучало в его устах как слово неродного языка, как редко произносимое слово. Я обнаружил, что в той эскадрилье полностью сменился летный состав, когда она перешла со штурмовиков-перехватчиков на тяжелые транспортные самолеты, и мой собеседник имел многомоторный образ мыслей. Серебристые крылышки над его карманом были отлиты в той же форме, что и мои, но жил он в ином мире, за стеной без дверей. С того вечера прошло несколько месяцев, но я больше не пытался разговаривать с пилотами многомоторных самолетов.

Нередко пилот одномоторного самолета попадает в сеть обстоятельств, вынуждающих его перейти из эскадрильи штурмовиков в ряды пилотов многомоторных самолетов, что заставляет его узнать, что такое реакция винта, верхняя панель тумблеров и разворот винта во флюгерное положение. Я был знаком с тремя такими. Они яростно боролись против перевода, но безуспешно. Они немного полетали на многомоторных самолетах, сохраняя свой одномоторный образ мыслей, но меньше чем через год все трое ушли в отставку по собственному желанию.

Программу перевода летчиков-штурмовиков на транспортные самолеты проводили одно время довольно активно, задействовав сотни пилотов одномоторных самолетов. Чуть позже, возможно это совпадение, я прочитал одну статью, в которой выражалось сожаление о том, что из ВВС уходят молодые летчики. Я бы с радостью поспорил, что интересные статистические данные ждут того, кто первым проверит уровень удержания на службе летчиков-штурмовиков, которых заставили летать на многомоторных самолетах. Устав ВВС говорит, что каждый офицер должен адаптироваться к любой назначенной ему должности, но устав не признает огромной бездны между образом жизни и образом мыслей пилотов одно– и многомоторных самолетов.

Одиночество, которое каждый летчик-штурмовик чувствует, когда он один в самолете, – это как раз и показывает ему, что его самолет на самом деле – живое существо. В многомоторных самолетах тоже существует жизнь, но ее труднее обнаружить из-за разговора экипажа по переговорному устройству, и «как там себя чувствуют пассажиры», и «передайте, пожалуйста, мой обед». Это кощунство – есть, когда управляешь самолетом.

Одиночество – это ключевое слово, оно говорит, что жизнь – это не только то, что растет из земли. Взаимозависимость летчика и самолета в полете показывает, что один не может существовать без другого. Что само наше существование на самом деле зависит от каждого из нас. И мы уверены друг в друге. Один лозунг эскадрильи штурмовиков кратко выражает образ мыслей всех летчиков-штурмовиков, где бы они ни были: «Мы побьем любого в любой стране в любой игре, какую он ни назовет, столько раз, сколько сможем сосчитать».

Совсем другое я прочитал на стенде «Боевые задачи» базы многомоторных самолетов: «К трудностям подходим осторожно. За невозможное не беремся». Я не мог этому поверить. Я подумал, что это, наверное, чья-то шутка. Но надпись была аккуратно написана и даже немного потемнела, словно она находилась там уже долго. Я был рад стряхнуть прах полосы со своих колес и снова быть в небе, созданном для пилотов-штурмовиков.

Мое высокомерие происходит от гордости. В моем прошлом – жертвы, триумфы и гордость. Как у пилота «Тандерстрика», управляющего самолетом, построенным бить ракетами, бомбами и пулеметным огнем врага на земле, мое прошлое начинается с людей, летавших на «Р-47» – на «Тандерболте» времен Второй мировой войны. Те же холмы, что лежат сейчас скрытые подо мной, помнят коренастые угловатые «джаги» двадцатилетней давности, и бетонные укрепления все еще несут на себе следы пулеметных пуль 50-го калибра от штурмовой атаки.

После пилотов «джагов» в Европе с занавесом стали, поднимающимся от земли, столкнулись пилоты «хогов» в Корее. Они летали на других самолетах, системы «F-84Q Тандерджет» с прямыми крыльями, и ежедневно играли в азартную игру с зенитным огнем, пулями винтовок, тросами, натянутыми поперек долины, и «МиГами», медленно обгонявшими «F-84Q», выполнявшие патрулирование. Не многие из пилотов «F-84Q» времен Кореи остались в живых после этих игр, так же как, если завтра разразится война в Европе, мало кто останется в живых из тех, кто летает сегодня на «F-84F».

За мной и моим «Суперхогом» идут летчики «F-100D Суперсэйбр», которые в годы холодной войны ждут в состоянии боевой готовности по всему миру. А за ними – люди, которые летают на «Алтимитхог» – «F-105D Тандерчиф», которые могут атаковать наземные цели в плохих метеоусловиях только по радару.