Мария Антуанетта. Королева бриллиантов - Элен Баррингтон

Она сейчас поступала опрометчиво, рассказывая ему о том, что накипело у неё на душе. С теми людьми, которые ей нравились, Мария-Антуанетта инстинктивно была откровенна.

— Неужели у вас есть враги? Ведь ваше величество — это сама доброта. Если у олицетворения грации и щедрости находятся враги, то тогда не остаётся никакой светлой надежды в этом злом и коварном мире. Но однако, вы правы, у вас, вероятно, есть враги.

Сейчас, в этом саду, вряд ли нашёлся хотя бы один мужчина, который не поклялся бы ей, стоя на коленях, что она сильно заблуждается на сей счёт. Какие враги! Могут ли они быть у такой красивой, такой милой женщины, лучшей королевы в мире? Быть того не может; Но этот человек был иного мнения, и тем самым произвёл неизгладимое впечатление. Когда они вошли в маленький павильон с каменной скамьёй под белой мраморной фигурой Флоры с гирляндой цветов в руках, Мария-Антуанетта предложила де Ферзену сесть рядом.

— Знаете, всё же странно слышать правду, — сказала она. — Продолжайте, месье. Скажите, почему вы думаете, что у меня есть враги? Этого я не могу понять, хотя, конечно, не святая и не особо высокого о себе мнения. Я всегда старалась всем нравиться... Вы отказываетесь говорить? Качаете головой? Вот что значит — быть королевой. Если бы кто-то из придворных увидел, как я бегу в темноте к пропасти, то и не подумал бы меня остановить. Они обычно говорят: «Ах, для других, может, и существует опасность, но только не для вас. Такого быть не может. Никогда!» Как же я устала, устала, устала от всего этого!

— Я тоже, ваше величество! — граф сказал с таким чувством, что удивил её. — Всегда трудно женщине, у которой есть не только сердце, но ещё и ум. Но придворных тоже можно понять. Очень немногие королевские особы любят правду, и когда слышат, они далеко не всегда принимают её должным образом.

На её щеках вспыхнули пунцовые пятна. Она опустила глаза. Только сегодня она прогнала свою близкую подругу только потому, что та осмелилась сказать ей неприятную правду. Ни за что на свете она не расскажет ему об этом своём поступке. А что, если заставить его разоткровенничаться и потом сравнить его точку зрения с мнением Терезы де Ламбаль?

Её глаза вдруг подёрнулись пеленой тумана и она самым соблазнительным тоном сказала:

— Месье, не могу ли я попросить вас об одном одолжении? Вы мне не откажете?

— О! — Достаточно было посмотреть на его лицо, чтобы понять.

— В таком случае скажите, как вы расцениваете моё нынешнее положение? Вы иностранец. Можете говорить обо всём гораздо свободнее и судить более откровенно. Как вы считаете, пользуюсь ли я популярностью в народе?

— Ваше величество, прошу, простите меня, но я не могу ответить на ваш вопрос.

Де Ферзен говорил спокойно, ровным голосом, но за ним скрывалось волнение.

— Я прошу не называть меня в саду «ваше величество», только «мадам». Нет, я не прощу вам молчания. Мне нужна правда, правда друга. Так что говорите!

Он стоял навытяжку перед ней, как солдат перед офицером.

— Мадам, вы оказываете мне честь своим доверием. Нет, вы не пользуетесь популярностью в народе. И это, по-моему, весьма опасно. Королева, мать дофина, должна быть в сердце каждого француза, в сердце всей Франции.

— Мне там места нет. Я это знаю. Но почему? Продолжайте.

— Частично потому, что образ самой монархии сильно пострадал во времена правления последнего короля. Вы же прекрасно знаете, во что обошлась казне экстравагантность короля, который выбрасывал миллионы на своих дам.

— Но ведь вам известно, — сказала она сердито, — что мы с мужем ему полная противоположность. У короля, по существу, нет никаких пороков. Он денно и нощно только и думает о благе народа, о его счастье и процветании. А я... мне нужно одеваться, как положено королеве, жить так, чтобы не была задета честь нации. Ну, какие ещё обвинения они выдвигают против меня?

— Мадам, я умолкаю.

— Нет, я велю вам продолжать.

Сделав над собой видимое усилие, граф продолжал, напрягшись, пристально глядя ей в лицо.

— Мадам, ни для кого не секрет, что Австрию во Франции ненавидят. К тому же существует ещё и замок Трианон, в котором очень много дорогостоящих игрушек, они раздражают голодающий народ. Конечно, затраты на них не идут ни в какое сравнение с ужасающими расходами умершего короля на своих фавориток, но...

Она в негодовании вскочила на ноги.

— Да как вы смеете сравнивать меня с ними? Вы, иноземец, осмеливаетесь меня осуждать, считаете, что королева Франции не имеет права на удовольствия, на окружение, соответствующее её высокому положению! Что, Помпадур, дю Барри, могут получать всё, что хотят, а королеве в этом отказано?

— Потому что она — королева, — сказал он, не поднимая на неё глаз. — Но я умоляю вас — простите меня. Я совершил ошибку. Вы правы, я иноземец, и я на службе у вашего величества.

— Я спросила вас о том, что думают обо мне другие, а услышала ваше мнение, месье, — сказала она, и в голубых глазах появились холодные льдинки. — Но так как я имела глупость спросить об этом, то винить вас мне не в чем, а посему я прощаю вас. Сменим тему разговора.

Это было распоряжение королевы, но если она ожидала, что этот храбрец немедленно покинет опасное место с зыбучими песками, то она сильно ошиблась.

Наступило продолжительное молчание, и гнев её медленно нарастал. У этого человека нет ни капли такта, никакого понятия о том, что его слова могут задеть чувства женщины. Грубый мужлан с севера, больше ничего.

Несколько минут было тихо, только слабый ветер шуршал листьями кустов. Вдруг он снова заговорил, заговорил торопливо, как человек, который отчаянно стремится как можно скорее подавить в себе скопившийся страх.

— Мадам, ваше величество, я целиком полагаюсь на вашу милость, но позвольте мне ещё добавить несколько слов. Существует опасность для вас. Тон сообщений о положении в стране, как в Париже, так и в провинциях, просто угрожающий, и часто такое можно услышать оттуда... Я хочу предупредить вас, чтобы вы приняли меры предосторожности! Я хочу...

Она снова вскочила на ноги. Теперь она дала волю своему гневу, обрушив на него жестокие упрёки, чувствуя, как ей изменяет привычная рассудительность.

— Вы каждым словом наносите мне оскорбление! Почему? Откуда у вас такая отвага?

Граф стоял не шелохнувшись, навытяжку. Лицо его озарилось каким-то странным светом.

— Мадам, я люблю вас, и я готов умереть за вас. Я предлагаю вам тот скромный дар, который могу себе позволить, и этот дар — истина.

— Любовь? — воскликнула она. — Я бы сказала иначе — ненависть! Любовь — это обожание, почтение, она не знает ничего иного, кроме доброты. Она слепа, когда речь идёт о недостатках.

— У истины глаза ярче солнца, мадам, и так как я люблю вас...

— Вы снова меня оскорбляете! Ах, как же была права принцесса де Ламбаль, когда выступала против этих встреч в саду. Я оказала вам честь, а в награду получила лишь хулу и оскорбления.