Капля духов в открытую рану - Катя Качур

– Целюй меня! – Она увлекалась русским языком, гордясь тем, что кто-то из ее предков бежал из Петербурга в Европу после революции 1917 года.

Славочка оторопел, замотал головой, как бестолковый бычок, бессмысленно замычал. Ванесса цепко обхватила его голову и сама впилась ему в губы. Славочка запаниковал. Он не знал, что делать со скрипкой и смычком, куда пристроить руки. У Ванессы была бархатная кожа, пахнущая белыми простынями, и прохладные нежные ладошки. Она походила на новенькое миниатюрное мыльце, которое выкладывали в дорогих отелях на сияющий фаянс раковин. Соприкасаясь со Славочкой, Ванесса размылилась, стала влажной, потеряла форму и выскользнула из рук.

– Совсем не нравлюсь? – удивилась она.

– Ты очень хорошенькая, Ванесса, – зачем-то по-английски ответил Славочка.

– А почему равнодушен? – напирала она по-русски.

– Я просто растерялся.

– У тебя есть любимая в России?

– Нет.

– Ты – гей?

– Нет.

– Тогда я всему тебя научу. – Она посмотрела в его глаза, будто оценивала масштаб предстоящих вложений в учебу и процент окупаемости.

– Давай продолжим репетировать. – Славочка попытался перевести разговор. – С третьей цифры ты вступаешь очень напористо, думаю, тебе просто нужно влиться в мою тему.

– Я попыталась влиться в тебя, но ты не захотел.

У Ванессы была прекрасная техника, ее маленькие пальчики летали по грифу, будто к каждому из них были приделаны мультяшные крылышки. Смычок подпрыгивал, взмывал стремительно и опускался, пружиня на струнах в балетном плие. На зрителей она производила неизгладимое впечатление: крошечная и метущаяся феечка с кожей цвета английского фарфора и головой одуванчика, опыленного сажей. Славочка наблюдал за ней увлеченно, как за диковинной зверюшкой, коалой или сурикатом, умиляясь, как движения лапок-мордочек напоминают наши, человеческие. Музыку он не слышал. «Пропускай ее через яйца, кретин, через легкие, через глотку, слышишь!» – всплывали в памяти вопли Филизуга. Ванесса не пропускала музыку ни через то, ни через другое, ни через третье. Бах, Шуберт, Стравинский отскакивали от нее, как горошины от новенького ламината. Впрочем, Славочкины терзания рикошетили от нее тем же образом. Ванесса поставила цель – завоевать русского Паганини – и карабкалась вверх, ловко цепляясь лапками за сучки и ветки.

– Славочка не болел тяжело в детстве, Дария? – беззастенчиво спросила она Дарью Сергеевну, когда он впервые пригласил ее домой.

– Нет, а что? – Мама подняла на нее изумленные глаза, продолжая острым ножом шинковать морковку в салат.

– Он взрослый мужчина, а не знает секса. – Ванесса следила за пулеметной очередью, с которой оранжевые кусочки вылетали из-под ножа.

– Его секс – это музыка. Начни с душевных разговоров, приучи его к себе, приготовь что-нибудь вкусненькое, – поучала Дарья Сергеевна. – На вот, строгай огурец.

Ванесса взяла огурец в маленькие ручки, внимательно осмотрела его со всех сторон, будто видела впервые.

– Моя мать сначала работала в приюте для животных, а потом в хосписе для детей-аутистов. Она приручала раненых собак или детей с заболеваниями мозга. У Славочки было тяжелое детство? Вы его били? Его насиловал отец?

– Типун тебе на язык! – взвилась Дарья Сергеевна. – Что ты мусолишь этот огурец, положи его! У Славочки тонкая душа.

– Значит, вы его били…

Они уже дали несколько совместных концертов в России, по Москве были расклеены афиши с их фотографиями, но Сайгонскому не хватало пикантных историй. Он хотел личных подробностей, хотел детей, машин, путешествий, измен и скандалов. У Ивана Захарыча были прикормлены журналисты и блогеры, все они с распахнутыми желтыми клювами жаждали от него информационной пищи.

– Славик, через месяц я играю вам свадьбу, – сообщил как-то Сайгонский бодрым голосом. – И мне похер, нравится или не нравится, спишь или не спишь, будешь улыбаться как миленький. А через полгодика заведешь себе любовницу. Или любовника.

– Как скажешь, – устало ответил Славочка. – Только напомни мне с вечера, что надеть и куда явиться.

Перед свадьбой Славочка попросил Сайгонского устроить ему гастроли без Ванессы, дабы разобраться в себе и побыть одному. В Лондоне моросил дождь, оставалось пару часов до концерта в Барбикан-центре, и он направился в кафе выпить латте с пирожным. Нарядные цветные витрины на улице отражали его фигуру в черном плаще под черным зонтом, выхватывая ярким пятном лишь белый воротник наглаженной мамой рубашки. Он подумал, что в его жизни всегда были только эти два цвета. Черный фрак – белая манишка, черный зал – белая сцена, черный рояль – белое платье аккомпаниаторши. Черный памятник Филизуга – белая кожа Ванессы. Последнее сочетание его мучило, раздражало, разрывало на части. Он был виноват перед своим учителем и перед этой французской девочкой. Они оба так жаждали напиться им, что он вынужден был выводить краник из своей аорты и, задыхаясь, питать их самим собою, нарезать кусочками свое тело и, корчась от боли, кормить их с ложечки: соответствовать их вкусам, ожиданиям, подчиняться, привыкать, зависеть, страдать угрызениями совести. Не отдавать себя было невозможно: без этого они увядали, умирали, бесконечно укоряя его и умоляя.

Не понимая зачем, Славочка открыл тяжелую дверь зоомагазина и зашел внутрь теплого влажного помещения. Приветливая продавщица заулыбалась. Он двинулся в сторону аквариумов и уткнулся носом в стекло. Бесшумные компрессоры, совершенно не пахнущие тиной водоросли, гранулированный корм, не похожий на сухих толстопузых дафний и вонючего подтухшего мотыля из магазина «Природа» рядом с его музыкалкой. К лицу подплыла угловатая золотая рыбка в короткой юбочке располневшей балерины.

– Верни мне запах, рыба моя, – прошептал он. – Верни мне цвет.

Славочка закрыл глаза и беззвучно заплакал. Волной нахлынул Аськин выпускной экзамен, ее загорелая шея, терпкий дух советских грязных аквариумов. Он резко отпрянул от стекла и было устремился на выход, но уткнулся в такие же, как у него, заплаканные темные глаза. В противоположном аквариуме, на мягкой подстилке, сидел маленький замухренный йорк и смотрел сквозь него безнадежно, не взывая ни к жалости, ни к помощи. Рядом на стекле маркером была написана цена.

– Что с ним? – спросил Славочка.

– Умер хозяин, остался один, выставили на продажу, – мило ответила продавщица.

– Я забираю его.

Продавщица позвала помощника, он надел перчатки, достал собачонку из заточения и протянул Славочке.

– Может, походите несколько дней, пообщаетесь, поймете, поладите ли?

– Я улетаю послезавтра. Помогите мне организовать ему справки для билета на самолет. Мы с ним поладим. – Славочка расстегнул пальто, прижал пса к дорогому пуловеру, подаренному Ванессой, накрыл его ладонями. Йорк покорно уткнулся ему в грудь.

Через полчаса они сидели в соседней кофейне. На полу стояла комфортная клетчатая переноска. Пес безропотно лежал на коленях у Славочки и тоскливо смотрел вниз,