Мститель. Офицерский долг (сборник) - Валерий Шмаев

Местные побежали ставить таблички с надписью «мины» около каждого лежащего на дороге трупа. Такие же три тупешника разложили на дороге из деревни, с табличками, разумеется. Это так, для затравки, чтобы их проверили и успокоились, не найдя мин. Граната под трупом – это ведь не мина. Правда? Пусть сюрприз будет. Затем Вера тренировалась в стрельбе по лежащим на дороге мишеням. Не пропадать же добру. Вера действительно одинаково работает двумя руками, левой, правда, чуть лучше. Все двенадцать пуль попали в головы. После чего я обратился к последнему живому полицаю.

– Знаешь, я обещал тебя не убивать. Я очень редко даю обещания, но когда даю, я, капитан НКВД, их всегда выполняю. Это очень плохо для тебя, потому что когда творишь зверства, надо за эти зверства отвечать. И не забудь передать немцам привет из отряда «Второго». Запомнил? – После чего кивнул Вере, и та спокойно, как в тире, прострелила ему колени, а сам я с огромаднейшим, просто животным удовольствием перебил упавшему полицаю руки в локтях, подложил под потерявшего сознание урода гранату и приказал завалить его трупами.

Для него было бы лучше, если бы Вера его просто убила, это было бы быстро и почти безболезненно, но мне это было надо. Самому. Не дал бы слово оставить его в живых при своих людях, резал бы его сейчас на куски, выковыривая кончиком штыка глазные яблоки и оставшиеся после допроса зубы. Все, что я делал и сделал с ним и его приятелями, не было издевательством. Это было простым, доступным для понимания наказанием за то, что я увидел в том, первом, доме.

Делалось это только для местных, которые видели все от начала до конца, немного для Веры и совсем чуть-чуть для меня. А к куче трупов местные мальчишки прислонили еще одну табличку, со скромным словом «Второй».

Мы опять стояли на деревенском пятачке, где находились наши, теперь уже три машины. Полчаса назад, взяв с собой «Сержа» и пятерых местных, я дошел до одного деревенского дома и прямо в доме расстрелял хозяина с хозяйкой. Тех, кто выдал своих односельчан. После чего мы подогнали машину и вынесли из дома все, что нам было нужно по списку «Старшины», одобренному и дополненному мной. А потом прямо на печке, угольком, взятым из нее, я нарисовал крупную цифру «2».

Из местных с нами уходили три девушки, десять парней и один мужик лет сорока пяти. Как потом оказалось, ему тридцать два и у него только что каратели убили двоих детей и жену. Мужику прилетело прикладом по голове прямо во дворе его дома, после чего его от души попинали ногами, а добить не успели, так как там нарисовались «Старшина» с «Погранцом».

Я не стал давать людям время на похороны близких им людей. Понимаю, может быть, это не по-человечески, но немцы или полицаи могут нагрянуть в любой момент, и тогда хоронить будет некому. В деревне у всех есть соседи или дальние родственники, а нам бы свою пятую точку унести. Я уже сказал «Старшине», что дорога дальше перекрыта. Деревня, в которой мы сейчас находились, называлась Сарья, а дальше, километров через пятнадцать, будет большая деревня Росица. И в этой Росице, прямо на въезде в деревню с нашей стороны, сегодня утром немцы поставили пост из десятка солдат при одном броневике. Судя по описанию, нашему, так как в описании был пулемет ДТ.

– Вот и покатались, придется дальше пешком, – мрачно сказал «Старшина».

– Придется, – тяжело вздохнул я.

27 июля 1941 года. Росица.

Майя

Она ненавидела мужиков. Всех. Их потный мерзкий запах, сальные глаза и липкие руки. Даже тех, кто стоял на коленях рядом с ней. Но тогда она молила бога поскорее умереть. Все блага мира, лишь бы все это кончилось поскорее. Лишь бы не было перед глазами ухмыляющихся харь ее насильников. И тех, кто потом позже освободил их, и этого здорового и ласкового мужика, которого все уважительно называли просто «Старшина», она тоже ненавидела. А от того, в немецком мундире, с ног до головы заляпанного брызгами крови, что командовал всеми ими, ее просто трясло от ненависти. Когда он предложил ей это, она чуть не потеряла сознание от омерзения. Но девчонки согласились, и та девочка в мужской одежде, что приехала с ними, тоже, и она просто кивнула головой и закрыла глаза, когда он рвал на ней одежду.

Заканчивался очередной бесконечный летний день. Уже спала невыносимая июльская жара, и заходило надоевшее всем солнце. Скоро наступит долгий июльский вечер и появится вечерняя прохлада, а потом короткая летняя ночь с бесчисленными комарами и трелями соловьев. На въез-де в деревню стоял пост. Ранним утром, пока не навалился зной, солдаты сделали шлагбаум, срубив для него березку, стоявшую на краю дороги. Заступили они на сутки, и сменить их должны были только утром. Было скучно. Зачем их здесь поставили? Неоживленная дорога между дальними деревнями, по которой за весь день проехали только трое местных полицейских. Днем жара, ночью комары.

Неожиданно из-за поворота появилась странная группа, медленно, как похоронная процессия, двигающаяся по дороге. Впереди, перед почти неслышно катящимся мотоциклом, бежали четыре девчонки. Их хорошо было видно в бинокль. Часовой чуть больше минуты с удовольствием разглядывал их, а потом позвал фельдфебеля, который немедленно отобрал у наблюдателя единственный в отделении бинокль. За командиром отделения быстро подтянулись и все остальные солдаты, громко обсуждавшие происходящее. Процессия приближалась, и уже были видны детали.

Справа бежала невысокая худенькая светловолосая девчонка, в мужских штанах и короткой мужской майке, открывающей тоненькие руки, беззащитную шею и девичью грудь. Была она настолько красива и выглядела столь невинно, что часовой от волнения облизал потрескавшиеся губы. Рядом с ней бежала высокая, статная, красивая еврейка в порванной на груди ночной рубашке и с длинными, черными как смоль, растрепанными волосами. Третья тоже еврейка, чуть ниже, в юбке и белой нательной мужской рубахе, изорванной чуть ли не в лоскуты, отчего в прорехи просматривалось потрясающее тело молодой женщины. Четвертая совсем юная, тоже худенькая, в простом ситцевом платье, разорванном спереди почти до пояса.

Все три еврейки были жутко избиты. На шеях у всех были накинуты веревочные петли, а концы веревок были закреплены на мотоцикле. В руках девчонки держали такую же березку, что стояла недавно у дороги, только немного короче и с необрубленной кроной, и казалось, что эта безумно красивая четверка тащит мотоцикл.

Около шлагбаума собрались все, даже толстый ленивый Ганс вытащил свою задницу из недр русского броневика, где он вольготно проспал весь день. Все громко переговаривались, предвкушая незапланированную потеху. Метров за тридцать до шлагбаума из коляски поднялся в рост высокий русский полицейский в расстегнутом на груди мундире и, держа в руках здоровую стеклянную бутыль самогона, закричал.

– Герр офицер! Битте, презент! – Не удержавшись на ногах, полицейский покачнулся и тяжело свалился обратно в коляску, скрывшись за спиной высокой еврейки. Солдаты оживились еще больше. Неожиданно за семь или восемь метров до шлагбаума блондинка споткнулась и, увлекая за собой остальных девчонок, растянулась на дороге прямо перед неожиданно остановившимся мотоциклом.