Встретимся в полночь - Жаклин Нейвин

– План никудышный, потому что я выиграю. А вот ты, старый друг, показал, что ты мне вовсе и не друг. Я это давно подозревал.

– Мне надоела твоя дружба. У тебя есть Мартинвейл и Этверз – два простака, которые лебезят и лезут из кожи вон, восхищаясь тобой. Ты верховодишь ими как какой-то деспотический правитель. Ты ничуть не лучше, чем все мы, Фонвийе, и провалиться мне на этом месте, если я стану ходить перед тобой на задних лапках.

Стратфорд раздраженно прошелся по кабинету.

– Не прошло и трех недель, – продолжал он, – как Джулия Броуди приняла предложение Блейка. Она сделала это вопреки твоим хитроумным манипуляциям, Фонвийе, потому что она ощущает пропасть между нами и собой. Короче говоря, милый мой, она слишком хороша для тебя. Она живет в другом мире, а мы можем только стоять за его пределами и смотреть на него, как голодные мальчишки, которые прижимают носы к витрине лавки, где торгуют домашней птицей.

Этот образ произвел на Рафаэля очень сильное впечатление.

Потому что все именно так и есть. Томиться, зная, что не достоин. Испытывать желание, глубокое, грызущее.

Протянув руку к своему плащу, маркиз продолжал, небрежно накинув его на плечи:

– Мы можем потешаться над этим миром, смеяться, делать вид, что его не существует, но от этого ничего не меняется. Факт остается фактом, Фонвийе, – ты ничем не лучше нас. В мире существуют женщины, которых мужчины вроде нас не могут коснуться. Я знаю это уже давно. Настало время и тебе это узнать.

На Рафаэля его речь подействовала, как осиный рой, слова жалили его повсюду, наполняли голову адским жужжанием.

Стратфорд же воскликнул, почти сливая все слова в одно:

– Этим я объявляю, что больше не состою в прихвостнях у виконта де Фонвийе! – Он усмехнулся и бросил взгляд через плечо. – И девчонка будет моей, Мартинвейл. Я, возможно, и женюсь на Люси, но и от хорошенькой мисс Лоры тоже урву кусочек. – Он помолчал, потом улыбнулся. – Если хочешь, можем заключить пари.

– Лучше бы ты ушел, пока Фонвийе не убил тебя, – сказал Мартинвейл. – Или я.

Стратфорд поклонился и, покачнувшись, вышел.

Этверз рассмеялся. Рафаэль тоже безуспешно пытался скривить уголки рта.

«Она слишком хороша для тебя».

В горле у него пересохло. Проклятие, как ужасно он себя чувствует!

– Тебе налить? – спросил Мартинвейл.

Рафаэль протянул бокал. Он заметил, что друг бросил на него заботливый взгляд, наливая ему янтарный напиток почти до краев.

Мартинвейл сказал:

– Стратфорд ошибается. Тебе вовсе не нужно ничего доказывать.

Рафаэль возразил, качая головой:

– О нет, это не так. Я всегда знал это, Мартинвейл. Она действительно слишком хороша для меня.

– Странно слышать от тебя такое. Мне порой казалось, что ты ее ненавидишь.

Вздрогнув, Рафаэль спросил:

– Почему же?

– Она достойна хорошей жизни, Фонвийе. Она заслуживает счастья. Она не сделала ничего плохого ни тебе, ни кому-либо еще. Ты же поступаешь с ней жестоко.

Острое, мучительное чувство сжало Рафаэлю горло. Он бросился защищать себя:

– Она счастлива. Я сделал ее очень счастливой. Ей нравились наши встречи. Неужели ты думаешь, что я ее оскорблял своим вниманием?

Мартинвейл заморгал, удивившись страстности этой реакции.

– Я ничуть не сомневаюсь в твоем умении очаровывать. Но ты хочешь лишь попользоваться этой девушкой. Это жестоко, Рафаэль. Ты не можешь оставаться равнодушным к тому, что с ней станется, когда ты осуществишь свои намерения. – Не получив ответа, он спросил с жаром: – Неужели ты совсем не чувствуешь за собой вины? Господи, Фонвийе, да человек ли ты?

– В достаточной степени человек, чтобы, как любой мужчина, хотеть женщину, которая меня волнует. Почему же не мне должна она принадлежать? Почему Блейк имеет на нее право, а я – нет?

– Потому что он ее любит, – возразил Мартинвейл. – И она любит его.

Это его словно резануло. Боль была такой быстрой, четкой и пульсирующей, что на мгновение у Рафаэля перехватило дыхание.

– Любит? – Он чуть не подавился этим словом. – Как может она любить его, когда хочет меня?

– Она тебя хочет? – Мартинвейл покачал головой. – Как может она хотеть тебя? Или ты забыл, что просто дурачил ее? Когда ты был с ней искренним? – Голос его стал резким, он осмелел. – Хочет тебя? Она же ничего о тебе не знает, милый мой. – Он направился к двери и остановился только для того, чтобы взять свою шляпу.

И оставил Рафаэля с Этверзом, который в кои-то веки мудро хранил молчание.

Рафаэль встал, снова налил себе виски, потом сел, но пить не стал.

Наверное, Мартинвейл прав. Не нужно было этого допускать. Разве сам он, держа ее в объятиях, не почувствовал сожаления, что в действительности она смотрит не на него? И этот глупый порыв, заставивший его из кожи лезть вон, чтобы показать ей частицу себя – свою мерзость, алчность. Неужели она и тогда хотела бы его? Боже, он ведь сам спугнул ее и все испортил.

А совесть? Каким нужно быть человеком, чтобы смотреть в эти золотистые глаза, лгать и не чувствовать угрызений совести? Рафаэль не знал, стыдиться ему или сожалеть, что он таков.

Он вспомнил слова Стратфорда. Нет, он, Рафаэль Жискар, виконт де Фонвийе, докажет, что может преодолеть несправедливое положение дел, при котором его отвратительная жизнь отделена от очаровательного существования тех, кто угоден Богу. Но сначала он должен доказать самому себе, что он человек, полностью владеющий своей судьбой, – цельный, неуязвимый, ни от кого и ни от чего не зависящий. А для этого очень важно быть неотзывчивым ко всякому другому человеку.

Даже к такому, как Джулия Броуди.

Что же до их пари – смехотворного спора о любви, – то если эта проклятая вещь действительно существует, хотя бы в воображении бедных безумцев, то он и над этим одержит победу.

Каждый день Джулия осматривала поднос для почты, стоявший в вестибюле. Она вела себя очень осторожно. Проходя мимо, она мельком взглядывала на него, надеясь увидеть свое имя, написанное большими небрежными буквами, выдававшими человека нетерпеливого, непредсказуемого. Это не почерк Саймона, у того почерк гораздо более приятный, аккуратный, сдержанный.

Она ждала письма от Рафаэля. Она ждала и ждала. И однажды среди прочей корреспонденции, адресованной матери и отцу, герцогу и герцогине, Джулия увидела письмо, написанное его почерком, который она хорошо запомнила, читая и перечитывая два его прежних письма.

Схватив письмо, она спряталась в туалетной и сломала печать. Там стояло только три слова, но они заставили ее упасть на колени.