Разборки в Японском море - Михаил Серегин

Питу не было никакого дела до ее переживаний, он платил, а следовательно, заказывал музыку. Ему нравился этот вольный остров Тарута, где за пятьдесят-сто долларов можно было получить удовольствие, о котором он долго мечтал, находясь в плавании, в открытом море. И он отрывался по полной программе, с нетерпением и неистовством человека, долгое время лишенного контакта с женщиной.

На этот раз Пит так увлекся, что правая нога Любы, неведомо для нее, соскользнула в унитаз, в дырке которого, окруженной кафельным полом, мурлыкала вода. Проститутка чуть не подвернула ногу, но Питер, подхватив ее, продолжал. Тогда Люба стала отбиваться, дергать его, желая обратить его внимание на свое неудобное положение, но он точно сдурел.

На ее счастье, он вскоре кончил.

– А… о! – Тут только он увидел, что девушка стоит одной ногой в унитазе. – Сорри, прасти!

– Ничего себе, со-у-ри, – раздосадованно и устало выдохнула Люба.

Он помог ей встать на пол.

– Сто пятьдесят, – она взяла из рук Пита стодолларовую купюру и сделала жест пальцами, символизирующий деньги.

– Еше? – догадался Питер.

– Еще хаф, – Любе при расчетах с иностранцами пришлось-таки выучить несколько английских слов.

Она взяла с пола порванные трусики и помотала ими перед носом Питера.

– О, со-у-ри! – встрепенулся он и без колебания достал десять долларов.

– Френч, – наморщила Люба свой не обременный тяжкими познаниями лобик, – френч, – повторила она, желая таким образом довести до сведения офицера, что трусы французские, а следовательно, стоят больше десятки.

Питер сделал вид, что не понимает, и пожал плечами. Тогда Люба, положив десятку в лифчик, туда же, где она спрятала сотку, растопырила пальцы на обеих руках и четырежды сделала своеобразное движение, характерное для торговых переговоров белого человека и дикаря. Питер ответил ей странной улыбкой и недоуменным взглядом. Он порылся в кармане и достал еще двадцать долларов.

– Твенти далларз, – сказал он таким торжественным голосом, словно объявлял неприятелю, что готов с ним сразиться.

– Еще твенти, – погрозила ему пальчиком находчивая девушка.

– Икспенсив, – раздраженно покачал он головой.

– Нету? – удивилась Люба.

– Нету, – тупо повторил он, но при этом хитро улыбнулся.

Люба, хоть и не была знатоком английской словесности, была знатоком психологии, конечно, в рамках того, что ей нужно было для работы. Она заподозрила янки в желании надуть ее. К тому же она своим профессиональным глазом отметила, что карман Питера – не тот, из которого он вынимал бумажки, а другой – слегка топорщится. Там явно находился бумажник. Люба с обиженным видом бросила то, что осталось от трусов, в висевшую на гвозде сумку.

– Твенти, еще твенти и гуд, – сдерживая себя, медленно и четко произнесла она.

– Нет твенти, – развел руками янки.

– Тогда пошли, – улыбнулась она, сняла с гвоздя сумку и, приложив на всякий случай ухо к дверце, открыла ее.

Люба вовсе не была готова к тому, чтобы проглотить очередную обиду, какими была полна ее беспокойная, даже рисковая жизнь. Она твердо решила про себя, что, улучив подходящую минуту, зарядит коленом американцу по яйцам и сбежит от него.

В туалете у зеркала стояла единственная сейчас посетительница – та самая Магдалена, которая обокрала Пита в прошлый раз и чью вину ему так и не удалось доказать. Она силилась накрасить поблекшие губы и отчаянно вихлялась, тщетно пытаясь сделать правильный мазок.

– Питер! – воскликнула пьяная Магдалена, в восторге швыряя толком не прикрытую колпачком помаду в сумку. – Сколько лет, сколько зим!

– Мэри? – Питер бросал на Магдалену удивленные и радостные взгляды.

– Приплыл соколик! – рассмеялась преувеличенно веселым смехом проститутка.

– Он как по-русски? – обратилась Люба к товарке.

– Знает… два с половиной слова, – икнула та и снова разразилась вульгарным смехом.

– У него кошель в кармане, – быстро проговорила Люба – ей уже расхотелось бить янки по яйцам, – отвлеки его. Этот козел порвал мне трусы, а платить не хочет. А потом еще в унитазе меня искупал… – она опустила глаза на свою мокрую хлюпающую туфлю.

Быстро подошла к раковине и, точно гимнастка, задрав ногу, сунула ее под кран. Потом сполоснула туфлю и снова нацепила ее. Магдалена спокойно наблюдала за ней, словно что-то прикидывала в уме.

– Половина – моя, – несмотря на одолевавшее ее пьяное веселье, она не теряла из поля зрения свою выгоду.

– Идет, – кивнула Люба и хищно улыбнулась.

Американец переводил взгляд с одной проститутки на другую. Напевая себе под нос, Магдалена подошла к нему нетвердым шагом и, сделав вид, что вот-вот грохнется, вцепилась в него.

– Я сегодня, Питер, перебрала, – Магдалена уже висела на довольном Питере, – проводи меня, май диа!

Услышав это нежное обращение, американец и вовсе расцвел. Он обнял Магдалену так, что его рука прошла у нее под мышкой – она изображала из себя тряпичную куклу. Голова Питера склонилась к ее голове, он уже искал ее податливые губы. Нащупывая рот Марии, американец двинулся к двери, забыв про Любу. Но та вовремя и незаметно пристроилась с другой стороны. Пока Пит искал губы Магдалены, Люба ловким скользящим движением погрузила ему в карман руку и двумя пальцами вынула кожаное портмоне. Дверь в этот момент распахнулась, Питер и Магдалена, занятые друг другом, налетели на входящих девиц. Те хотели отпрянуть, но опоздали. Замешательство, вызванное этим нечаянным столкновением, позволило Любе спрятать кошелек за пазуху так, что никто ничего не заметил.

Паша уже поставил американского матроса на ноги, и к ним присоединился офицер, подоспевший на помощь своему подчиненному. Хмель еще не сошел с него, поэтому ему показалось, что Паша набросился на матроса с кулаками. В общем-то, янки был не так уж и далек от истины, поэтому схватил первое, что попалось ему под руку (винные пары не могли до конца лишить его способности адекватно оценивать ситуацию – он понимал, что голыми руками ему с Пашей не совладать), и со всей дури ударил того по черепу. Под руку ему попался бронзовый бюст знаменитого пирата, который тут же разлетелся вдребезги. Нет худа без добра. Этим добром (раскрытие правды всегда дело достойное, что бы там ни говорили защитники точки зрения, согласно которой ложь во спасение оправдана) было разоблачение того факта, что бюст Моргана – не целиком бронзовый, отлит из гипса и покрашен бронзовой краской.

Дэн, равнодушный к ухищрениям хозяев заведения, выхватил из-за пояса дубину и остановился как вкопанный в проходе, переводя взгляд с обсыпанного гипсовой крошкой Паши на его приятеля, уткнувшегося в пах Дуднику. Наконец оцепенение спало с парня, он обернулся и заорал не своим голосом: