Многобукаф. Книга для - Петр Бормор

— Там… — Эльф задумался. — Там хорошо. Спокойно. Мы за эти годы развили науку, искусство, философию… У людей много нахватались, — он провел рукой по стенке вагона. — В общем, благодать и изобилие.

Проводник достал новую папиросу, раскурил, затянулся и нервно хохотнул.

— Спички вот только в дефиците. А еще сахар и мыло. Но мы работаем над этой проблемой. Уже, считай, почти решили.

Эльф пристально вгляделся в окно, чертыхнулся и, загасив начатую папиросу, сунул окурок в карман.

— Прибываем, — он кивнул на показавшиеся вдалеке огни станции. — Буколесье, вам здесь выходить. А мне обратно, за следующей партией.

— Спасибо, — еще раз от души поблагодарил Скаллош.

— Не за что, — хмыкнул эльф. — Иди, поднимай своих. Остановка через две минуты.

— Вещи сложите сюда, а сами пройдите в эту дверь, — монотонно наставлял новоприбывших усталый пожилой чиновник-эльф. — Ваши вещи вы получите в целости и сохранности. Не волнуйтесь. Проходите в эту дверь, не задерживайтесь. Вещи оставляйте здесь, вы их получите на выходе. Проходите в эту дверь, вещи оставьте здесь…

Скалллош вошел в длинное узкое помещение с изогнутыми трубками и вентилями вдоль стен. Возле каждого вентиля на подставке лежал аккуратный брусок бурого хозяйственного мыла.

«А проводник говорил, что у них с мылом проблемы…» — невпопад подумал Скаллош.

А из-за двери всё так же доносился ровный голос эльфа:

— Проходите в душевую, вам надо помыться после дороги… вещи оставляйте здесь… не задерживайтесь, проходите, проходите…

* * *

На выходе из рая человек обернулся.

— Можно один вопрос? Последний?

— Ну, спрашивай.

— Я, конечно, виноват, что съел запретный плод. Но я же думал, что рискую не зря! Я думал, отведаю от Древа Познания Добра и Зла — и познаю, что есть Добро, а что есть Зло. Но я по-прежнему этого не знаю! Почему так? И зачем тогда этому дереву дано такое странное имя — Древо Познания?

— Мое дерево, как хочу, так и называю.

* * *

— Ну, свинопас, что у тебя есть для меня сегодня? — с деланным равнодушием спросила принцесса.

— Сапоги-скороходы, — угодливо поклонился свинопас.

Принцесса состроила гримаску.

— У меня уже четыре пары таких!

— Улучшенная модель! — быстро произнес свинопас. — Девятимильные. И всего за десять поцелуев.

Принцесса задумалась.

— Три поцелуя! — деловито предложила она.

— Семь.

— Три, и ни на один больше!

— Шесть.

— Ну ладно, четыре.

— Пять.

— Я сказала, четыре!

— Пять, принцесса, и это последняя… — споткнувшись о ледяной взгляд принцессы, свинопас поперхнулся языком и замолк.

— Ладно, четыре, — наконец вздохнул он.

— Давай сапоги.

Свинопас вручил принцессе сверток, она надорвала бумагу и придирчиво рассмотрела красный сафьян и золотые пуговки.

— Угу. Пойдет. Ладно, я готова.

— Один момент!

Свинопас подбежал к своей хижине и вывел оттуда вереницу из трех чудовищ, горбатого карлика и маленького лягушонка.

— Становитесь в очередь, — распорядился он, подталкивая чудищ и карлика к принцессе. — А ты, приятель, извини. В другой раз.

Лягушонок разочарованно квакнул и ускакал обратно в хижину.

— Карлики — по двойному тарифу! — капризно выпятила губу принцесса.

— Хорошо, — вздохнул свинопас. — Запишите на мой счет, в кредит. Один поцелуй я буду должен.

* * *

Человек открыл затуманенные наркозом глаза и потряс головой. Над ним нависала величественная фигура в белом и радостно улыбалась.

— Ну как? — спросил человек.

— Поздравляю! У Вас мальчик!

— Как — мальчик?! — возопил человек, голос его сорвался. — Опять?!

— Да, вот как-то так…

— Но я же нормальной ориентации, зачем мне мальчики?

— Так уж вышло, — пожала плечами фигура. — Наследственность.

— Но я же хотел девочку! Женщину!

— Ну посуди сам, — ласково произнесла фигура, — в кого ему быть женщиной? Ты женщина?

— Нет.

— А среди твоих предков женщины были?

— Эээ… н-нет.

— Ну вот видишь.

Человек понурился.

— Что же мне теперь делать?

— Ничего, — обнадежила его фигура, — будем экспериментировать дальше.

— Ага, пока у меня ни одного ребра не останется, — проворчал человек и потер ноющий бок.

— Не сметь паниковать! — нахмурилась фигура и наставительно подняла палец. — Кончатся ребра — возьмемся за позвоночник!

* * *

По вечерам, когда на берегу зажигается костер, приходит ветер. Его все ждут и боятся спугнуть.

— Шшшш, — предупреждают волны.

— Шшшш, — шепчут тростники.

— Шшшш, — тихо соглашается песчаная дюна — хотя ей-то уж точно никто замечаний не делал. Тише песчаной дюны и так никого на свете нет.

А потом ветер приходит и начинает рассказывать обо всём, что видел за день. Он ведь самый лучший в мире рассказчик — всё видит, всё слышит, везде бывает. А самому лучшему рассказчику и слушатели нужны самые лучшие: море, дюны, тростники. Никто не умеет слушать так, как они!

— Шшшш, — рассказывает ветер, а волны ахают удивленно:

— Шшшш?

— Шшшш, — качают головами тростники.

— Шшшш, — едва слышно повторяет про себя песчаная дюна. Она всё запоминает. Легкомысленный ветер завтра всё забудет, мечтательное море перепутает, тростники пойдут на прокорм вечно голодному костру, и только песок сохранит рассказ навечно.

А ветер входит во вкус, мечется по берегу, жестикулирует, подбрасывает в воздух всякий мусор:

— Шшшш!

— Шшшш! — впечатлительное море начинает волноваться, по волнам пробегает дрожь ряби.

— Шшшш! — присвистывают удивленные тростники.

— Шшшш, — эхом отзывается дальний лес.

— Шшшш… — сопит носом спящий у костра человек и чему-то улыбается. Спящие люди — тоже замечательные слушатели, вот если бы только не их привычка каждый раз просыпаться!

— Шшшш, — дюна задумчиво передвигает песчинки. Она-то прекрасно знает, что когда-нибудь человек угомонится, перестанет куда-то вскакивать по утрам, зароется наконец в землю — и вот тогда-то она ему перескажет заново все забытые сказки.