Поменяй воду цветам - Валери Перрен

Когда все разошлись и мимо проехал пустой катафалк, Габриэль открыл дверцу и попросил Ирен пойти с ним. Она колебалась. Ну пожалуйста! Ирен сдалась, и они пошли по аллее, плечо к плечу.

– Я сказал Мартине, что ухожу к другой женщине, – и соврал. Другие, те, ради кого мы расстаемся с прежними спутниками жизни, – не более чем предлог, алиби. С людьми расстаются из-за них самих. Только и исключительно.

На могиле Габриэль поцеловал фотографию. Обхватил руками крест, венчающий стелу. Прошептал несколько слов. Ирен не расслышала, потому что не хотела услышать.

Ее белые розы лежали в самом центре, было много других цветов, как и слов любви. Даже гранитная птичка, совсем как живая, присела отдохнуть.

– Кто вам все это рассказал?

– Я прочел мамин дневник.

– Она вела дневник?

– Да. На прошлой неделе я нашел его в одной из коробок, когда убирал ее вещи.

Жюльен Сёль встал.

– Два часа ночи, мне пора. Я устал. Поеду завтра, рано утром. Спасибо за ужин, все было очень вкусно. Спасибо. Я давно так хорошо не ел. И не говорил ни с кем по душам. Я повторяюсь, но, когда мне хорошо, я повторяюсь.

– Вы не рассказали, что они делали после похорон. Я хочу узнать конец истории.

– А может, у нее нет конца…

Он берет мою руку, целует, и это выходит волнующе нежно. Нет никого трепетнее галантного мужчины.

– Вы чудесно пахнете.

– Это «Eau du ciel» от Анник Гуталь.

Он улыбается.

– Не меняйте духи. Спокойной ночи.

Он надевает пальто, идет к двери, ведущей на улицу, оглядывается с порога.

– Я вернусь дорассказать. Сейчас не стану, иначе вы не захотите снова увидеться.

Ложась спать, ловлю себя на мысли, что не хотела бы умереть на середине любимого романа.

В 1992-м – мы были женаты уже три года – у железнодорожной Франции случился паралич. Сдвинулось все расписание, бастующие возвели баррикаду в двухстах метрах от нашего переезда. Поезд, который обычно проходил мимо нас в 13.30, в 16.00 остановился на путях. Все купе были заполнены, день выдался ужасно жаркий, так что люди очень быстро открыли все окна и двери.

В «Казино» никогда не приходило столько покупателей. Запасы воды раскупили за несколько часов, а в конце дня Стефани уже раздавала бутылки прямо у дверей вагонов. Первый и второй классы смешались, пассажиры высыпали наружу. Контролеры и машинист, члены профсоюза железнодорожников исчезли одновременно и как по волшебству.

Поняв, что поезд дальше не пойдет, люди начали звонить соседям и друзьям – некоторые от нас или из автомата, за несколько часов всех «разобрали».

В девять вечера Гран-Рю опустела, двери супермаркета закрылись, и выбившаяся из сил Стефани опустила решетки. Издалека доносились голоса бастующих: они собирались ночевать прямо за баррикадой.

Наступила ночь, Филипп Туссен отправился на традиционный «прошвырон», и тут я обнаружила, что в головном вагоне остались две пассажирки, женщина и девочка, ровесница Леонины. Я спросила, могут ли за ней приехать, и она объяснила, что живет в семистах километрах от Мальгранжа, а сейчас едет из Германии, где забрала внучку, в Париж, и до завтрашнего утра никого не сумеет предупредить.

Я пригласила ее на ужин. Она отказалась – ну что вы, что вы, это неудобно, – но я просто взяла ее чемоданы, даже не спросив разрешения, и им ничего не оставалось, как только последовать за мной.

Лео уже крепко спала.

Я открыла все окна, чтобы хоть чуть-чуть остудить дом. Накормила малышку Эмми, которая совсем выбилась из сил, а потом уложила рядом с дочерью. Стояла, смотрела на девчушек и думала, что хотела бы родить второго ребенка. Но Филипп Туссен не согласится. Ни за что. Скажет, что у нас и так тесно. Точно скажет. А ведь теснота ни при чем, это наша любовь стала куцей.

Я сказала Селии, бабушке Эмми, что не отпущу ее ночевать в пустой вагон, это слишком опасно, и объяснила, что благодаря забастовке впервые за много лет оказалась в отпуске и принимаю у себя гостью, так пусть поезда не ходят как можно дольше. Если моя мечта исполнится, я наконец просплю больше восьми часов подряд и мне не придется бежать к шлагбауму.

Селия спросила: «Вы живете вдвоем с дочерью?» Я улыбнулась и открыла бутылку очень хорошего красного вина, которую хранила «на случай», который все никак не выпадал.

Мы разлили вино, чокнулись, и после двух бокалов Селия согласилась остаться на ночь в моем доме. Я решила устроить гостью в нашей спальне – мы с Филиппом можем поспать и на диван-кровати, как поступаем два раза в год, когда нас навещают его родители. Они забирают Лео к себе на неделю между Рождеством и Новым годом, а потом на десять дней летом, чтобы съездить на море.

Выпив третий бокал, Селия заявила, что диван-кровать займет она – или уйдет в свое купе.

У этой пятидесятилетней женщины были чудесные голубые глаза и нежный голос уроженки Юга, умиротворяющий душу и сердце.

Я сказала: «Договорились, диван в вашем распоряжении!» – и правильно поступила. Когда Филипп Туссен вернулся, он сразу прошел в спальню и рухнул на кровать, даже не посмотрев в нашу сторону.

«Это мой муж…» – сказала я. Она улыбнулась и промолчала.

Мы сидели в гостиной и разговаривали при открытых окнах. Селия рассказала, что живет в Марселе, и я пошутила: «Солнце вошло в дом следом за вами, обычно ему не удается преодолеть невидимый заслон!»

К часу ночи мы допили бутылку вина, и я постановила: «Так и быть, спите на диване, но я лягу рядом: у меня никогда не было ни подруги, ни сестры, так что я брала в постель только дочку, пока ей не исполнилось полгода, а с подружкой ни разу не ночевала!» Селия ответила: «Согласна, девочка, будем спать вместе».

Этой ночью сбылось одно из моих заветных желаний: пусть и с опозданием, но я поняла, что такое дружба, и компенсировала все те ночи в детстве, когда мечтала остаться ночевать у лучшей подруги, чтобы в комнате по соседству спали ее родители, или украдкой сбегать из дома, чтобы перелезть через забор и присоединиться к мальчикам на мопедах.

Мы не умолкали до шести утра. Задремала я перед рассветом, а в девять меня разбудила Лео:

– Мамочка, в моей кроватке девочка, она не умеет говорить по-французски.

– Эмми немка, милая, – объяснила я, и дочь засыпала меня вопросами.

– А ты почему тут спишь? А папа почему не разделся? А кто эта дама? Почему больше не ходят поезда? Кто эти люди, мама? Эта девочка – наша родственница? Они останутся у нас?

Увы, нет. Через два дня Селия и Эмми уехали.

Когда они поднялись в вагон № 7, я подумала, что умру от огорчения, как будто расставалась с давними друзьями. Все забастовки когда-нибудь прекращаются. Каникулы тоже. Но я встретила первую в моей жизни подругу. Селия высунулась в окно и сказала: